Превращение в зверя. Николай Зорин

И в детстве, и вообще всю жизнь! Ни во что не ставил, считал неудавшимся ребенком: и учился я плохо, и постоять за себя не мог, и спортом никаким не занимался. А он все мог и всем занимался и ужасно гордился собой. Особенно тем, что закончил институт. Если бы он так плешь этим институтом не проедал, я, может быть, тоже поступил бы. А так специально после восьмого класса в училище документы подал, назло ему. Ну и что! Теперь не жалею, специальность у меня хорошая – сборщик мебели, с моими руками в наше время не пропадешь, а закончил бы, как отец, институт физической культуры, и что? В школу на пять тысяч идти? Спасибо, не надо, и без высшего образования обойдемся.

      Так вот. Не поверил я в то, что он может себя убить, значит, не стал еще соучастником убийства. Не стал. Но подумал: а вдруг все же?… И жутко мне сделалось, и как-то… не знаю, весело, что ли? Я начал представлять жизнь без отца. Вся квартира в моем распоряжении, все время в моем распоряжении, никто на мозги не капает, что хочу, то и делаю.

      Но убил я его не поэтому. Почему, трудно сказать.

      Я его не любил – это правда. И он меня никогда не любил – это тоже правда. Но не из-за нелюбви я позволил ему умереть – ждал его смерти. Не знаю из-за чего.

      Получается, я убил его просто так? Как убивает маньяк?

      Нет, и это неправда.

      Он умер двенадцатого июня. Его тайник я обнаружил в середине мая. Почти месяц ждал его смерти. Странное это было состояние, ничего подобного я раньше не испытывал. Приходил с работы, выкладывал продукты в холодильник, принимал душ, ставил чайник и только потом шел к нему в комнату. Несколько раз было так, что он крепко спал, но ведь с порога-то не поймешь, спит человек или… Становилось страшно и в то же время… трудно объяснить как. Однажды я сказал себе: ну вот и все, – а он пошевелился и открыл глаза.

      Но вот о чем я все время думал: знает он или нет, что я знаю? Иногда мне казалось, знает, иногда – нет. Сейчас я уверен: знал. Не мог же он всерьез надеяться, что я, перетряхивая его постель каждую субботу, не обнаружу тайник? Получается, он понимал, что его сын, по существу, убийца?

      Когда он умер – не в тот вечер и не в ту ночь, а через некоторое время, позже, тогда я был занят другим, – я вдруг испугался: отец не из тех людей, которые пропустят удовольствие отомстить. Так вот, не оставил ли он где-нибудь записки, не послал ли письма, в котором написал бы о том, что я все время знал о готовящемся самоубийстве и не предотвратил его? К нему иногда заходила соседка, когда я был на работе. Она, кстати, и вызвала тогда скорую. Что, если записка у нее? Я к ней долго потом присматривался, даже несколько раз приглашал в гости – не на поминки, это само собой, а так, на чай по-соседски. Не смог до конца понять: вроде вела себя обычно, но кто знает.

      Я до сих пор не уверен, что не существует такой записки. Скорее всего, она существует. Но где? У кого? И чем мне это может грозить?

      В сущности, не это важно. Важно то, что при жизни он знал. Никогда ему этого не смогу простить! Может быть, я за это его убил? Он все время