Приговор, который нельзя обжаловать. Николай Зорин

жесты, стал больше ее внуком, чем я. Что он явит на свет, истинный ученик, любимый студент?

      Книга. На обложке – разрушенный дом, из камней сложены французские буквы. «Quant a moi». Что касается меня. Так называлось одно из моих последних стихотворений.

      – Что это?

      – Перевод твоих стихов. Пока только в единственном экземпляре, но скоро… Аграфена Тихоновна ведет переговоры с одним из французских издательств…

      – Бабушка? Она мне ничего не говорила.

      – Да, мы хотели сделать сюрприз. Я так торопился закончить ко дню твоего рождения! Переводил по ночам, днем-то времени мало.

      – Ты перевел мои стихи на французский? – наконец дошло до меня. – Зачем?

      – Здесь все твои стихи. Все, с самого первого опубликованного. Я и сверстал все сам, и обложку придумал. Тебе нравится?

      Он ждал похвалы, благодарности, радости, он очень гордился своей работой и рассчитывал на ответ. Что могла я ему ответить? Что не знаю французского и оценить его труд не в состоянии? Что мои прошлые стихи мне неприятны, как остриженные, мертвые волосы?

      Бабушка внесла в комнату поднос: чашки, чайник и сахарница, – и снова ушла на кухню.

      – Послушай. – Игорь открыл сборник где-то на середине и стал читать, с выражением, так читают чтецы-декламаторы, не поэты. По ритму я узнала «Костел». Как нелепо звучат родные стихи на чужом языке! Как больно их слушать!

      Бабушка внесла торт с зажженными свечами. Мы, все трое, непременно попадем в ад.

      – Загадай желание, Сонечка! – Она поставила торт передо мной. – Ну! на одном дыхании!.. Умница!

      Игорь вытащил свечи, аккуратно сложил их на пустое блюдце, разложил по тарелкам куски. Бабушка разлила чай. Праздник продолжался.

      Около десяти Игорь поднялся, собираясь уходить.

      – Ты, конечно, сегодня останешься у нас? – пресекла его бегство бабушка.

      – А это удобно, Аграфена Тихоновна… – робко попытался он возразить.

      – Разумеется, удобно! – подписала подписку о невыезде бабушка. – Места много. Я постелю тебе в кабинете, а Сонечке здесь, на диване.

      Втроем, отчего-то спеша, мы убрали со стола, вернули мебель на свои места и разбрелись по комнатам.

      Я легла и, как ни странно, довольно быстро заснула. Наверное, все еще действовало выпитое вино.

      Когда я проснулась, за окном все еще длилась ночь: редкие окна соседнего дома светили в полной темноте. Нащупала подсветку часов, посветила – половина седьмого. Значит, не ночь, а утро, раннее зимнее утро. Я полежала немного, проснулась окончательно, и тут вдруг вспомнила, что я у бабушки, что мама моя умерла, а вчера мы праздновали день моего рождения. Мне стало так горько и страшно, что не захотелось больше оставаться ни на минуту.

      Я встала, оделась, не зажигая света, выскользнула из квартиры.

* * *

      Уже поднимаясь по лестнице, я пожалела, что приехала домой. Начало восьмого, скоро проснется папа. Он не придет ко мне в комнату, чтобы вместе поплакать о маме, станет обходить меня стороной,