Сублимация. Василий Орловски

зданов, «Пилигримы»

      Иллюстратор Василий Орловски

      Корректор Андрей Керсанов

      © Василий Орловски, 2019

      © Василий Орловски, иллюстрации, 2019

      ISBN 978-5-0050-2905-8

      Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

      Глава первая: обнажённая балерина

      Впервые я встретил мадам Атталь, когда мне было шестнадцать. Мать моя была француженкой, и потому у нас было много родственников и друзей в Париже, которых мы навещали раз в несколько лет.

      Жюдит Атталь, высокая и худая женщина со светлыми волосами и отчего-то всегда строгим видом, была фотографом и фотографировала ню. Она подарила мне открытку с голой девушкой в пуантах. Я сунул открытку в учебник по алгебре, который таскал с собой, делая вид, что забочусь об исправлении тройки, которую схлопотал в прошлой четверти, потому что ничего не делал и не знал никаких формул, а только списывал у соседа по парте. Думаю, мама знала, что я просто так таскаюсь с учебником и даже никогда его не открываю, а если и открываю, то, как обычно, рефлексирую, впившись стеклянными глазами в буквы и делая вид, что читаю параграф. Но маме, как и мне, было спокойнее делать вид, что тройка – это плохо, и что исправить её очень нужно, хотя в нашей семье и не было никого, кто считал бы, что математика важна. И вот, мадам Атталь подарила мне открытку, и я сунул её в учебник, который не открывал до самого возвращения в Петербург, а когда я, наконец, открыл его на уроке, открытка вывалилась на парту и мой учитель, Валерий Иванович, сразу увидел её, отобрал и вызвал родителей в школу.

      Не знаю, о чём он говорил с моим отцом, но придя домой, отец долго смеялся, вернул мне открытку и просил больше не брать её в школу. А Валерий Иванович на следующий день смотрел на меня ещё более снисходительно, чем обычно, видимо, полагая, что отец наказал меня за мою «развратность». Мне от этого стало очень противно, и я окончательно забросил математику, заработав в следующей четверти тройку ещё и по геометрии.

      Родители никогда всерьёз не ругали меня, а только разговаривали, и это действительно работало, потому что мне, правда, было очень стыдно их огорчать. Но, конечно же, я всё равно огорчал, особенно, когда был подростком, хотя это было и ненамеренно, и потом меня всегда мучила совесть. Помню, когда мне было лет четырнадцать, я напился до алкогольного отравления, и мама плакала, вызывая мне скорую. Больше я так никогда не напивался и в любом алкоголе мне чудился солоноватый привкус маминых слёз.

      Кроме матери и отца, у меня ещё был старший брат Тёма, с которым мы были очень близки и которого я очень любил. Но Тёме нравились мальчики, а в России это было не принято, и поэтому Тёма, воспользовавшись вторым гражданством, полученным от матери, переехал во Францию, когда мне было шестнадцать. После этого я впал в очередную депрессию, которые и без того, в силу меланхоличности моей натуры, случались со мной довольно часто. Я почему-то точно знал, что тоже когда-то уеду из России, хотя и не понимал ещё для чего, а так как отец с детства привил мне любовь к стихам Блока, а вместе с тем и к Родине, уезжать я никуда не хотел.

      Моя постоянная задумчивость и рефлексия привели в итоге к тому, что в одиннадцатом классе я всё ещё не знал, кем хочу быть и куда поступать, а для ЕГЭ выбрал историю и литературу только потому, что больше всего любил эти предметы.

      Впрочем, любовь моя мало помогла мне хорошо сдать экзамены, и, написав историю на девяносто два балла из ста, литературу я вытянул лишь на шестьдесят шесть. Отец, который иногда баловался репетиторством и потому хорошо был знаком со структурой ЕГЭ, успокоил меня тем, что провалился я не из-за глупости, а, напротив, – от большого ума.

      – Ты пойми сын, – сказал он. – ЕГЭ проверяет не твои знания, а твоё умение соблюдать инструкции. Вот тест ты написал хорошо, потому что хорошо знаешь содержание книг. Но в сочинении и ответах на открытые вопросы ты выразил своё мнение, а оно в ЕГЭ не приветствуется. Отвечать нужно было по шаблонам, а ты включил голову. А голову на ЕГЭ включать нельзя категорически. Ну, ничего, ты не расстраивайся. Не твоя вина, что Министерство образования взращивает из детей роботов. Это хорошо, что ты можешь думать своей головой, а не только цитировать учебники. Было бы гораздо хуже, если бы ты и правда думал, что «Сказка о рыбаке и рыбке» Пушкина о жадности, как того требует ЕГЭ, а не о любви.

      Потом он налил мне чая, и мы долго ещё размышляли о том, как же всё-таки глупо и примитивно выделять основной проблемой пушкинской сказки жадность. Ведь сказка не о том, как старуха попросила у золотой рыбки больше, чем следует, а о том, как старик любил свою старуху и таскался ради неё к морю, и закидывал невод, и упрашивал рыбку.

      – Любить прекрасную, добрую женщину легко, – говорил мне отец. – Любить злую – тяжкий крест. Но старик всё-таки любил и потому не видел в ней никакого зла. А любимая женщина, ты знаешь, Саша, она всегда самая добрая, самая умная и самая красивая.

      И тогда мы стали говорить о «Рике с хохолком»