Бермудский треугольник. Юрий Бондарев

встречу из них»… – прошло в сознании Андрея, и, переждав одышку, он вплотную придвинулся к двери с первым инстинктивным желанием хотя бы проверить, заперта ли она, но не сумел, заслышав бухающие шаги, близкие голоса за стеной. Там шел разговор:

      – На, бери, кури. Американские. Сладкие. Чё ж ты, лопух, сучку-то отдал? Хвастал: я бы ее и так и сяк, а чё вышло? Сивенький ее у тебя отобрал и выдрал до крика.

      Кричала, как недорезанная. И посейчас бы драл в закорки, да менты увезли сучку-то.

      – Пошел он на ухо, старшой, падло! Попадет он мне в ночку темную, достану я его без шума. Сам не может, другим не дает, козел!

      – Не скажи! Сивенький в этом деле – жох. Он вторую уже. У Останкино в подъезде патлатую разделал. Тоже до крика. У него, должно, штука увесистая.

      – Заткни хлебальник, надоел! У твоего сивенького машинка не работает, понял? Импотент он. Пальцы им ломает, волосы рвет, а они орут. Известно тебе, сопля владимирская? Ведет эту тощенькую в комнату в коридоре и говорит мне: «Хочешь, говорит, за десять баксов я ей грудь оторву, вот этой рукой живьем оторву». Я ему баксов не дал, а груденка-то жиденькая у нее, может, и оторвал бесплатно, импотент!

      – Ну, с ним ты не ровня! Он вчера одной очередью троих завалил. Импотент, импотент, а стреляет, как зверь. А что до крику, его дело. Он их, комсомольских сук, мучает, а ему приятно. А ты скольких завалил? Одного, что ли? Двоих?.. Еныть твою мать! А мозги-то, оказывается, как студень! На площади мужик лежал. Черепок расколот, а в нем вроде студень с кровью.

      – Заткнись, надоел, говорю. Дай покурить по-человечески.

      – А я что – не даю? Кури, отдыхай. Сейчас опять за этими самыми поедут. Наверняк – бабы будут. А ты тоже – парень жох. Я тебя уважаю. Сыщика, сыскаря ты уделал как бог черепаху.

      Он держался за косяк двери, слушая голоса с застрявшей спазмой в горле, и отчаянно жалел, что ему судьбой не дано сделать ни одной справедливой автоматной очереди. Ему ясно было, что в милиции действовали по инструкции, суть которой точнее всего заключалась в команде, повторяемой из усилителя БТРа возле Дома Советов: «Пленных не брать, всех на поражение!» Он вспомнил этот зычный приказывающий голос – и, весь настораживаясь, прислушался к приближающемуся шуму и шагам за дверью: по коридору кто-то решительно шел и говорил командным речитативом:

      – А ну, орлы боевые, воробьиные перья, покурили, можете идти! Привезли бутерброды и водяру – дуйте-ка подкрепиться! В дверь мятежник не стучал? По сортиру не тосковал? Или штанами обошелся?

      За стеной загоготали.

      «Это за мной! Значит, снова в ту комнату? По инструкции?..»

      И Андрей, облитый испариной и болью в голове, отшатнулся от двери, присел на край нар.

      В замке заскрежетал ключ, ветхозаветная дверь рыдающе провизжала, распахнувшись, ударилась о стенку, и вошел человек среднего роста, с усердным начальственным лицом, в очках, в свитере и милицейских брюках, спросил споро и громко:

      – Как, Демидов, штаны не обмочил?