Слева от Африки. Марина Козлова

у за диалог.

      Посвящается Юлии Никитиной

      Дом в лесу

      Сегодня уже поздно, думала она, разглядывая свои босые ноги на деревянном крыльце. Пошевелила пальцами, темными от влажной земли. После обеда шел дождь, а потом она ходила сидеть под вишней, как обычно по вечерам. Сидела до вечера, перекатывала в ладони два тяжелых нефритовых шара, пыталась согреть их, но тепла в ее руках не было.

      Она нашла эти шары в ящике письменного стола еще в первый день. Стол был старым, массивным, роскошным, с зеленым сукном. В его ящиках пахло хвоей, кожей и ванилью. Кроме шаров там были еще узкие очки без оправы в футляре-тубусе, пустая шкатулка с синей шелковой обивкой и стопка чистой пожелтевшей бумаги.

      Здесь не было пыли, а как ее не могло быть в доме, где давно никто не живет? Но факт – ее не было нигде, и только в одном из углов под потолком свисала паутина. Каждый день она думала ее убрать, смахнуть веником, но к вечеру забывала – к вечеру она забывала не только это, а вообще все, что не касается мысли об ожидании.

      В круг света вошел ежик, притормозил немного, повел носом и потрусил дальше, в кусты барбариса, шурша и еле слышно вздыхая. Каждый звук, даже падение листа в траву, она теперь различала отчетливо. Последнее время только и делала, что сидела и слушала, прислушивалась, сосредотачивалась, зажмуривалась и не дышала. Ей нужно было услышать шаги. Сначала – по траве почти невидимой лесной тропинки, которая тянется от дороги прямо к ее дому – через ельник, сквозь молодую березовую рощу, которая выглядит ночью как дрожащий сгусток белого речного тумана, мимо четырех корабельных сосен – по сухим иглам, и последние десять метров – по гравиевой дорожке прямо к крыльцу. Он – большой человек, его шаги будут слышны издалека.

      Сегодня он уже не придет, думала она, – поздно, темно. Может быть, завтра с утра. Хотя…

      Иногда она говорила с ночным лесом. С кустами барбариса, с нежными кремовыми чешуйками сосновой коры, с невидимыми птицами, которые после трех ночи начинали издавать нечастые горловые звуки где-то ближе к верхушкам сосен, напоминая ей о привычном утреннем действии. Бывало, что до четырех часов утра она так и не засыпала. Тогда она шла на маленькую круглую поляну между соснами и березами и ложилась там на землю, лицом вниз. Так она лежала час, а когда и больше, пытаясь услышать, что происходит в глубине земли, что это за земля и как она возможна.

      Уходя спать, она привычно зацепилась бахромой шарфа за язычок замка, привычно отцепила и тихо притворила за собой дверь, оставив освещенные потолочным плафоном груши-дички горкой на лавке, пучок сухой лаванды в старой алюминиевой мисочке, клубок медной проволоки и черноглазого плюшевого медвежонка с разорванным животом.

      Свет на крыльце на ночь она не гасила никогда. На всякий случай. Если проводка когда-нибудь выйдет из строя или перегорит последняя в мире лампочка, она оставит керосиновую лампу. Если кончится керосин, она разведет костер перед домом и будет поддерживать его всю ночь. Если не из чего окажется разжечь костер, она просто будет сидеть на ступеньках и смотреть вдаль.

      Она не может допустить, чтобы он сбился с пути, не заметил дома в темноте, прошел мимо.

      Ты сумасшедшая, сказала бы ей мама.

      Ты сумасшедшая, сказала бы Нино, на всю голову, да.

      Ты сумасшедшая, сказал бы муж.

      Ты сумасшедшая, обязательно сказал бы тот, для кого она оставляет свет на крыльце. Только он бы сказал это иначе, так, как может только он.

      Пусть придет и скажет.

      Пусть придет и успокоит.

      Пусть придет и заберет с собой.

      Пожалуйста.

      Пусть только придет.

      Надя

      – Поляки проводят пати на Пасху, пойдем к полякам, ну пойдем, не хочешь, хочешь, ты чего такая грустная?

      Нино Гудадзе не особо утруждала себя знаками препинания в повседневной жизни. Мне хватает этого всего в текстах, сразу предупреждала она своих новых знакомых, слегка кося хитрым лиловым глазом, всех этих точек с запятыми, тире – не тире, задолбало! В прошлом главный редактор маленького убыточного издательства, а с некоторых пор гордая птица по имени фрилансер, Нино любила ворваться в жизнь Нади телефонным звонком, эсэмэской, а под настроение даже юным озябшим курьером из пекарни «Штолле» с большим рыбным пирогом наперевес. Или с брусничным пирогом, или с клюквенным. Нино просто была в курсе, что Надя любит пироги «Штолле», а Нино любила Надю. С ребятами же из Польского института Нино приятельствовала, писала для них какие-то статьи и теперь вот зазывала Надю отправиться в книжный ресторан «Бабуин» и напиться там сухого вина с веселыми поляками по случаю католической Пасхи.

      – Ты никогда не переделаешь всей своей работы, выключай компьютер, пошли, я заезжаю за тобой на такси, все.

      Надя подумала немного, выключила компьютер и накрасила ресницы. Не было у нее никакой работы, она сидела, уткнувшись в монитор, и читала статью Роберто Мангабейра Унгера, философа, о социальной справедливости и неограниченных