Фальшивые зеркала. Сергей Лукьяненко

блюда я никогда не ел. Но наверняка оно будет выглядеть красиво, а фантазия додумает вкус.

      – Ушицу… – продолжаю я, скользя взглядом по меню. – И графинчик водочки… самой обычной, пшеничной. Хлеба черного.

      – Все?

      – Томатный сок…

      Запивать водку – вульгарно. Но сейчас я хочу именно вульгарности.

      Остаюсь ждать заказа. Конечно, все могут подать мгновенно, но зачем портить иллюзию? Сижу, оглядывая зал. Некоторые лица уже примелькались. Другие – незнакомы. На сцене – одинокий гитарист, то ли группа еще не собралась, то ли он просто предпочитает выступать один. Вслушиваюсь в негромкий голос…

      Этот метод прост:

      Весь квартал под холст.

      Он не художник, нет, он – эхо века,

      Эхо нас… И это веха!

      Как бензиновая радуга на лике реки

      На черном асфальте цветные мелки,

      Это мы. Ты видишь, это – ты и я.

      Он наград не ждал,

      Он не ждал похвал,

      Он делал то, чего не мог не делать,

      Раб и Бог цветного мела.

      Как бензиновая радуга на лике реки

      На черном асфальте цветные мелки,

      Это мы. Портрет до первого дождя.

      Да, есть дождь и снег,

      Да, не вечен век,

      Но не спеши кричать «ату» со смехом;

      Мы живем в эпоху эха.

      Как бензиновая радуга на лике реки

      На черном асфальте цветные мелки,

      Это мы. Портрет, как феникс из огня.

      Певец опускает гитару. Смотрит на зал. Никто его толком и не слушал, народ увлечен процессом питания. На мгновение наши взгляды встречаются, и у меня возникает странное ощущение, что песня была предназначена именно для меня.

      Так обычно и бывает с хорошими песнями.

      Певец встает и уходит, странно, за гриф, держа гитару. Так не берут инструмент, но жест почему-то кажется абсолютно естественным.

      Черт, почаще надо заходить. «Мы живем в эпоху эха…»

      – Можно?

      Оборачиваюсь. Ага…

      В Диптауне редко встретишь старика. Все хотят быть молодыми и красивыми, если не в жизни, так хоть в сладостном сне. Решиться на такой облик – это поступок.

      – Садись, Ежик, – приглашаю я.

      Ежик – прозвище местного завсегдатая. Я довольно долго считал его программой, пока не поговорил сам. Как ни странно, но человек, проводящий в глубине большую часть суток, – вполне настоящий. Ему лет шестьдесят, он седой, морщинистый, полноватый. Лицо обрюзгшее, но чисто выбритое. Короткая, седенькая, военная прическа, за которую он и заслужил прозвище. Чуть опустившийся, но в меру приличия. Одет старомодно, но аккуратно. В общем – неприязни не вызывает, скорее – интерес.

      – Слышал про взлом? – интересуется Ежик, присаживаясь. Косится на официантку, уже несущую водку и сок.

      – Еще рюмку, – прошу я, хотя и вижу, что на подносе две рюмки. Скорее всего Ежик сидит в «Царь-рыбе» не по собственной инициативе, он наемный работник. Как в публичных домах девочки разогревают