Екатерина Великая. Владычица Тавриды. София Волгина

собора, но после неудавшегося штурма, вернулся к основному войску под Оренбург.

      Во второй половине февраля и в начале марта, Пугачёв вновь возглавлял попытки овладеть осаждённой крепостью. Но и после подкопа и взрыва части Михайловского собора, гарнизону каждый раз удавалось отбить атаки осаждавших. Трехтысячный отряд пугачёвцев, под командованием атамана Ивана Белобородова, подошел к Екатеринбургу, по пути овладев рядом окрестных крепостей и заводов. В феврале и марте крестьянские отряды паки безрезультатно штурмовали осажденный с осени, голодающий Оренбург. Отряды пугачевского атамана Ивана Белобородова были удачливее: они подошли к Екатеринбургу и захватили демидовский Шайтанский завод, который стал давать им пушки и ядра.

      Отряд Хлопуши взял штурмом Илецкую Защиту, перебив всех офицеров, завладев оружием, боеприпасами и провиантом и забрав с собой годных к военной службе каторжан, казаков и солдат. Получив сведения о продвижении бригад Мансурова и Голицына, Пугачёв решил отвести главные силы от Оренбурга, фактически сняв осаду, и сосредоточить главные силы в Татищевой крепости. Вместо сгоревших стен был выстроен ледяной вал, собрана вся наличная артиллерия. Вскоре к крепости подошёл правительственный отряд в составе шести с половиной тысяч человек с двадцатью пушками. Через два дня был дан решительный бой, с большим трудом выигранный молодым генерал-майором Петром Голицыным, который не уставал удивляться дерзости и умения неграмотных бунтовщиков вести бой.

      Когда положение стало безнадёжным, Пугачёв принял решение вернуться и переждать время на свое основное месторасположение, в Берды.

      Совместными усилиями генералов Голицына и Михельсона были схвачены и казнены главные помощники самозванца – полковник Хлопуша и Чика-Зарубин. Успехи сих генералов весьма скоро узнали в столице. Императрица Екатерина Алексеевна воспряла духом, однако, сия головная боль весьма сильно мешала ее романтическим настроениям. Она рвалась к нему, желая находиться рядом с Григорием каждую минуту, но дела и бесконечые депеши, совещания, не давали возможности иногда видеться с ним днями. Часто, присутствуя на Совете, она, думая о Потемкине, останавливалась на мысли, что именно благодаря вынужденному отвлечению на турецкую и крестьянскую войны, она не расплавила Григория в своей безумной к нему любви.

* * *

      Не успев проснуться, она уже писала:

      «Гришенька не милой, потому что милой. Я спала хорошо, но очень не могу, грудь болит и голова, и, право, не знаю, выйду ли сегодни или нет. А естьли выйду, то сие будет для того, что я тебя более люблю, нежели ты меня любишь, чего я доказать могу, как два и два – четыре. Выйду, дабы тебя видеть. Не всякий вить над собою толико власти имеет, как Вы. Да и не всякий так умен, так хорош, так приятен. Не удивляюсь, что весь город безсчетное число женщин на твой щет ставил. Никто на свете столь не горазд с ними возиться, я чаю, как Вы. Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих. Токмо одно прошу не делать: не вредить и не стараться