Гроза авторитетов. Валерий Горшков

время…

      Спустив ноги с прикрученной к полу металлической кровати, он оперся спиной о холодную выщербленную стену, на секунду прикрыл глаза, а потом резко, словно сбрасывая с себя оцепенение, провел обеими ладонями по густо поросшему щетиной лицу и шумно выдохнул. Будь они прокляты, эти поганые мусора!

      В замке, не смазываемом, видимо, со дня основания питерского следственного изолятора, с противным скрежетом дважды провернулся ключ. В полумрак крохотного мрачного помещения камеры-одиночки ворвался яркий свет из коридора, озарив со спины стоящих в проеме людей и сделав их похожими на темные бестелесные силуэты ночных призраков.

      Алтаец мысленно усмехнулся такому внезапно пришедшему на ум сравнению и поднялся на ноги. Молча наблюдал, как вслед за двумя прапорщиками в мятой форме, чьи тупые рожи за восемь месяцев и шесть дней пребывания в СИЗО обрыдли буквально до тошноты, в камеру заходит еще один человек. Это был невысокий сутулый старичок с перекинутым через руку полотенцем и маленьким, видавшим виды чемоданчиком в сморщенной, как у мумии египетского фараона, костлявой руке.

      – Подъем, свинья! – рявкнул один из вертухаев, тут же ткнув и без того стоящего на ногах Алтайца резиновой дубинкой в грудь. – А теперь – сидеть!

      Пошатнувшись, все еще внешне крепкий, но после долгой отсидки в этой затхлой крысиной норе заметно физически сдавший арестант не устоял на ногах и неуклюже осел на отшлифованные сотнями тел, почерневшие от времени доски лежака.

      Вертухаи встали по обе стороны от Алтайца, со зверскими выражениями на рожах поигрывая «демократизаторами».

      – С-сидеть, гнида! – наклонившись к самому лицу зэка и дыхнув застоявшимся перегаром, прошипел краснорожий прапор. – Иначе, плесень… В общем, ты меня знаешь!

      Скрипнув зубами от клокочущей внутри дикой злости, Алтаец не произнес ни слова. Он еще слишком хорошо помнил ту самую первую ночь в изоляторе, когда его в перепачканном уличной грязью и со следами протектора омоновских ботинок белом костюме от Кельвина Кляйна определили в отдельные апартаменты. И тут же именно этот отмороженный ублюдок в погонах вломился в камеру и ни с того ни с сего принялся дубасить его сначала пудовыми кулаками, а потом, упавшего на холодный пол, мутузить тяжелыми сапогами с металлическими набойками на носках.

      После столь тесного общения с садистом-прапором, за все время избиения не произнесшим ни одного слова, Алтаец немало дней харкал и мочился кровью, отлеживаясь в тюремной больничке, а потом еще долго морщился при каждом резком телодвижении – следствие сломанных ребер и отбитых почек.

      Едва чуток оклемался – начались изнуряющие допросы, когда несколько суток подряд ему не давали спать, умышленно поднимая ударами дубинок, едва он закрывал глаза и начинал проваливаться в спасительное забытье.

      Снова и снова его водили на допрос к следаку, заставляя в который раз повторять предыдущие показания. Тогда менты решили сломать его с ходу, подвести под «мокрую» статью, но он держался до последнего, в конце