Катали мы ваше солнце. Евгений Лукин

плотный-плотный. Ни дать ни взять греческий кирпич, из каких печка сложена… В слободке над Кудыкой посмеивались: додумался-де, в горнице работает! Так оно ведь светлее, в горнице-то…

      Кудыка еще раз взглянул на глухой переплет окна. Брюхо внятно подсказывало, что пора бы уже и позавтракать. Однако до света, не помолясь на ясно солнышко, завтракать было не принято. Вот еще незадача-то… А ежели оно (солнышко то есть) вдруг возьмет и совсем того… не взойдет?.. От такой мысли у Кудыки ерши [12] по телу встали. Почуял хрупкость в ногах и опустился на лавку с прислоном.

      Трык-трык… Уставился на гуляющее туда-сюда колебало. Да уж не часы ли он греческие сладил ненароком?.. Часы у берендеев были под запретом – все, кроме солнечных. Даром, что ли, волхвы толкуют: не людское это дело время мерить. Солнышко-то оно все видит. Обидится добросиянное и вовсе скроется… Да нет, какие часы? Подлинные часы, сказывают, из железа ладят, с цифирью…

      Вдруг вскочил, сорвал с валика ремень с гирькой, разъединил пупчатые колеса, снял колебало. Медный позвонок грянулся, звякнув, на стол, покатился по кругу. Кудыка заметался по горенке, пряча резные части разобранного снарядца среди чурок и за жомом. Рассовав, остановился, тяжело дыша. Не вынес тишины и снова сбежал в подклет, к деду. Тот сидел у печки и, кутаясь в шубейку, задумчиво пучил глаза.

      – Дед, а, дед… – жалобно позвал Кудыка еще с лесенки.

      Старый дед Пихто Твердятич очнулся и посмотрел на внука.

      – Чего тебе?

      – Да вот думаю… Сидим тут на тощее сердце… Вчерашнюю кашу не разогреть ли?..

      – И думать не смей! – Деда подбросило с лавки. – Совсем осерчает солнышко – будешь тогда знать!..

      Кудыка помялся, поправил светец и, присев рядом с дедом, уронил плечи.

      – Вот ты говоришь: погорельцы… – беспомощно начал он. – Солнышко-де от них отвернулось… А почему отвернулось-то?..

      Дед долго молчал, жевал губами.

      – Согрешили, стало быть, вот и отвернулось, – недовольно ответил он наконец.

      – А как согрешили-то? Время мерили?

      – Может, и мерили. Кто их знает…

      Кудыка приуныл окончательно.

      – А греки? – спросил он с надеждой. – Греки-то вон тоже, говоришь, часы ладят… Что ж оно от них-то не отвернулось, от греков?..

      – Это кто ж тебе сказал, что не отвернулось? – Дед зловеще усмехнулся. – Еще как отвернулось! Солнышко-то садится – куда? В Теплынь-озеро. А греки как раз за Теплынью, на том берегу… За краем света, стало быть…

      Опешил Кудыка.

      – Что ж они, выходит, во тьме живут?

      – Выходит, во тьме…

      – А варяги?

      – И варяги! – решительно отрубил дед, потом хмыкнул и задумался. – Нет, ну… – покашливая, добавил он. – Когда солнышко встает, оно немного и варягам светит… А когда садится – грекам…

      Замолчал, моргая. Кудыка глядел на него во все глаза, и в голову лезло такое, от чего у доброго берендея, глядишь, последний ум отшибет.

      – А как же греки сказывают, – с запинкой спросил он, – что

12

Ерши (берендейск.) – зазубрины, мурашки