Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов. Олег Владимирович Демидов

вовсе, когда говорят о шалостях имажинистов. И напрасно. Обронённая вскользь в мемуарах, она подчёркивает важные принципы имажинистского быта. А именно – театральную суть происходящего. И беззастенчивую саморекламу (мы бы сказали – пиар).

      Новоявленным гениям необходимо было благословление мэтров отечественной поэзии. И в этот раз Орден поступил неординарно. В то время как футуристы сбрасывали с корабля современности забронзовевших классиков, имажинисты держались корней. В частности – Пушкина. О нём печатались статьи в «Гостинице для путешествующих в прекрасном», Мариенгоф и Есенин подражали ему в дендизме, стихи писали не без оглядки на Александра Сергеевича. Наконец, устроили ещё один перфоманс. Об этом мы узнаём от Матвея Ройзмана:

      «Дид-Ладо74 сообщил о том, что он по просьбе Шершеневича и Мариенгофа написал картонный плакатик: “Я с имажинистами” – и ухитрился повесить его на шею памятника Пушкину».

      Плакат, правда, быстро сорвали, но акция удалась.

      Самая большая наглость, на которую пошли поэты, – роспись стен Страстного монастыря.

      «В конце мая 1920 года, – вспоминал Матвей Ройзман, – после полуночи с чёрного хода “Стойла Пегаса” спустилась группа: впереди шагали Шершеневич, Есенин, Мариенгоф, за ним приглашённый для “прикрытия” Григорий Колобов – ответственный работник Всероссийской эвакуационной комиссии и НКПС, обладающий длиннющим мандатом, где даже было сказано, что он “имеет право ареста”. Рядом с ним – Николай Эрдман. Следом шёл в своей чёрной крылатке художник Дид-Ладо, держа в руках несколько толстых кистей. За ним Грузинов, Кусиков и я несли раскладную стремянку и ведро с краской. На Страстной площади мы увидели одинокую мерцающую лампадку перед божницей монастыря75.

      Шершеневич подошёл к милиционеру, показал ему удостоверение и сказал, что художникам поручено написать на стене монастыря антирелигиозные лозунги. Милиционер при тусклом свете фонаря поглядел на удостоверение и махнул рукой. Ещё в первую и вторую годовщины Октября художники разрисовывали и Страстной монастырь, и деревянные ларьки Охотного ряда, и некоторые стены домов. Писали на них и лозунги: “Нетрудящийся да не ест!” или “Религия – опиум для народа!..”76

      Пока Вадим разговаривал с милиционером, Дид-Ладо, стоя на стремянке перед заранее намеченным местом стены монастыря, быстро выводил огромные белые буквы сатирического, злого четверостишия, написанного Сергеем. Все остальные участники похода встали полукругом возле стремянки, чтобы никто не мог подойти и прочитать, что пишут. Однако буквы были настолько крупные, что некоторые подогреваемые любопытством прохожие старались протиснуться сквозь наши ряды и прочесть надпись. Тогда Кусиков подошёл к милиционеру и сказал, что могут толкнуть стремянку и художник полетит на тротуар, расшибёт голову или сломает ногу. Не сходя с поста, милиционер стал кричать назойливым москвичам:

      – Проходите, граждане, не задерживайтесь!

      Когда Дид-Ладо выводил под четверостишием имя

74

Художник, завсегдатай литературных кафе. Настоящее имя неизвестно.

75

Чтобы была понятна география этой «прогулки», проясним пару моментов. «Стойло Пегаса» располагалось на цокольном этаже в доме на углу Тверской улицы и Тверского бульвара, ближе к Малому Гнездниковскому переулку (сегодня можно зайти в полуподвальное помещение кафе «Му-му», расположившегося примерно на том же месте). Из «Стойла» поэты идут к Страстному монастырю. Им только стоит перейти дорогу – и они на месте. Памятник А.С. Пушкину был по другую сторону Тверской улицы, а монастырь там, где сегодня у нас Пушкинская площадь и кинотеатр «Россия».

76

Сравните со стихотворением «Мы идём» (1919) Маяковского: «Это революция / и на Страстном монастыре / начертила: / “Не трудящийся не ест” / <…> Эй, двадцатилетние! / взываем к вам / Барабаня, / тащите красок вёдра. / Заново обкрасимся. / Сияй, Москва!»