Потустороннее. Мистические рассказы. Елена Гвозденко

еме Ridero

      Кошка

      Серую кошку впервые заметили на следующий день после пропажи Марины. Животное бросилось под ноги Елизавете Георгиевне, пенсионерке, живущей под квартирой, которую снимала молодая зеленоглазая девушка.

      – Брысь. Откуда ты здесь? Неужели Ермолаевы очередную кошку притащили?

      Многодетные Ермолаевы были самой осуждаемой семьей тихого дома. Все беды жильцов, по общему мнению, несли Ермолаевы: и сожженные почтовые ящики, и исписанные стены, и бездомные животные, ночующие в подъезде.

      Но Ермолаевы не признавались, а на следующий день про кошку все забыли. На следующий день в подъезде появилась укутанная в нелепые тряпки худая женщина. Она стучалась в квартиру к Марине, кричала, плакала. На крик сбежались все. Даже суматошная бабка Ермолина. Так и прибежала с полным детским горшком в одной руке и половником в другой.

      – Из чего она им варит-то? – не смолчала Анастасия из тридцать седьмой квартиры.

      Но ей никто не ответил. Все с недоумением рассматривали незнакомку. Та будто и не видела никого, билась о старенькую дверь и причитала:

      – Марина, Мариночка. Доченька.

      – Вы – мать Марины?

      Женщина будто очнулась, обвела взглядом людей, столпившихся на маленькой лестничной площадке, и прошептала:

      – Беда с дочкой.

      – Что случилось-то?

      – Пропала.

      – С чего вы взяли? – Анастасия первая подошла к несчастной матери, – видела я Маринку.

      – Когда? Когда, милая?

      – Не помню точно. Вроде вчера или позавчера.

      – Позавчера мы с ней говорили по телефону. Она мне сказала, что очень боится. Что ночами перестала спать. И еще. Что у вас тут живет ведьма.

      – Кто? Это она о ком? – не выдержала старуха Ермолина, размахивая горшком.

      – Вы горшок бы домой отнесли, бабушка.

      – О ком она? – зашептала Елизавета Георгиевна Лидии Ивановне из сорок пятой квартиры.

      – О Глафире, о ком еще?

      И тут опять появилась кошка. Она терлась о ноги матери Марины, жалобно мяукая.

      – Ермолины, сознавайтесь, ваша?

      – Нет, что вы. Мы всех выгнали.

      – Так новую притащили. Брысь, иди отсюда.

      Но кошка внезапно ощерилась, выгнула спину дугой и зашипела.

      – Ишь, бешенная, не иначе.

      – Сами вы… Нашли, о чем говорить. Кто-нибудь знает телефон хозяйки?

      Когда через час квартиру вскрыли, толпа ворвалась внутрь. Обезумевшая мать металась по комнате:

      – Вот ведь сумочка Маришкина, она без нее не выходила. И курточка, и сапожки…

      – И телефон.

      – Надо в полицию звонить.

      Через пару месяцев в квартиру вселилась новая жиличка. Мать несчастной Марины уехала в свою деревню, повторяя, как молитву, отговорку полиции, что они обязательно найдут. Про Глафиру как-то все забыли. А ведь знали, что к ней из жильцов ходила только Марина. И ключ у нее был, у нее и у социального работника. Глафира уже лет десять не вставала с постели, а в дом престарелых ехать не соглашалась. Как управлялась – неизвестно. Кошку видели редко, пробиралась серой тенью к двери Глафиры и орала ночами. А еще через пару месяцев Виктория, сдружившаяся с Настей, спросила:

      – А кто живет надо мной? Я по ночам странные звуки слышу, будто бегает кто.

      – Кажется тебе, старуха там почти безумная. Но безобидная, говорят, что не встает, – ответила Настя, потягивая пиво.

      – А как же она? Кто ее обслуживает?

      – Оно тебе надо?

      Вика не ответила, но ночами все чаще вслушивалась: ходят, не иначе. И даже не ходят, бегают. Утром пробралась к двери, постучала. Услышала: «Открыто», – и вошла. Старуха лежала в белой пене постельного белья. Вика еще подумала, что отстирано отменно.

      – Заходи, милая. Помочь хочешь, сердечко доброе? – черные глаза, темные локоны, разметавшиеся по подушке, даже без следа седины.

      – Чем я могу помочь?

      – А ты заходи почаще. Ключик-то возьми, на комоде лежит.

      Вика стала заходить, сначала раз в неделю, потом два, а через месяц и каждый день. Квартира сверху будто тянула. Сон стал беспокойный, из рук все валилось. А сходит – будто силы наберется. Старуха рассказывала о былой жизни, о деревенских просторах. Почему-то Вике казалось, что рассказывала она о том, давнем времени, когда еще и царя не свергли. Девушка осунулась, перестала встречаться с приятелями, даже Насти избегала. Но та сама пришла.

      – Ты того, не подумай, что я ненормальная, перестань ходить к старухе.