Осень Средневековья. Йохан Хёйзинга

mon corps senti l’a.

                  Encore n’a il gaires, qu’en mon corps se tourna.

                  Et je voue et prometh a Dieu qui me créa…

                  Que ja li fruis de moi de mon corps n’istera,

                  Si m’en arès menée ou païs par dе-là

                  Pour avanchier le veu que vo corps voués a;

                  Et s’il en voelh isir, quant besoins n’en sera,

                  D’un grant coutel d’achier li miens corps s’ochira;

                  Serai m’asme perdue et li fruis périra!

                  Речь королева так вела им: из примет

                  Узнала плоть моя, дитя во мне растет.

                  Чуть зыблется оно, не ожидая бед.

                  Но я клянусь Творцу и приношу обет…

                  Плод чрева моего не явится на свет,

                  Доколе же сама, в те чужды земли вшед,

                  Я не узрю плоды обещанных побед;

                  А коль рожу дитя, то этот вот стилет

                  Жизнь и ему, и мне без страха пресечет;

                  Пусть душу погублю и плод за ней вослед!

      В молчанье все содрогнулись при столь богохульном обете. Поэт говорит лишь:

                 Et quant li rois l’entent, moult forment l’en pensa,

                 Et dist: certainement, nuls plus ne vouera.

                 На те слова король задумался в ответ

                 И вымолвить лишь мог: сей клятвы большей – нет.

      В обетах позднего Средневековья особое значение придается волосам и бороде, все еще неизменным носителям магической силы. Бенедикт XIII, авиньонский Папа и, по сути, тамошний затворник, в знак траура клянется не подстригать бороду, покамест не обретет свободу[391]. Когда Люме, предводитель гёзов[392], дает подобный обет как мститель за графа Эгмонта, мы видим здесь последние отзвуки обычая, священный смысл которого уходит в далекое прошлое.

      Значение обета состояло, как правило, в том, чтобы, подвергая себя воздержанию, стимулировать тем самым скорейшее выполнение обещанного. В основном это были ограничения, касавшиеся принятия пищи. Первым, кого Филипп дё Мезьер принял в свой орден Страстей Господних, был поляк, который в течение девяти лет ел и пил стоя[393]. Бертран дю Геклен также скор на обеты такого рода. Когда некий английский воин вызывает его на поединок, Бертран объявляет, что встретится с ним лишь после того, как съест три миски винной похлебки во имя Пресвятой Троицы. А то еще он клянется не брать в рот мяса и не снимать платья, покуда не овладеет Монконтуром. Или даже вовсе не будет ничего есть до тех пор, пока не вступит в бой с англичанами[394].

      Магическая основа такого поста, разумеется, уже не осознается дворянами XIV столетия. Для нас эта магическая подоплека предстает прежде всего в частом употреблении оков как знака обета. 1 января 1415 г. герцог Иоанн Бурбонский, «désirant eschiver oisiveté, pensant y acquérir bonne renommée et la grâce de la très-belle de qui nous sommes serviteurs» [ «желая избежать праздности и помышляя стяжать добрую славу и милость той прекраснейшей, коей мы служим»], вместе с шестнадцатью другими рыцарями и оруженосцами дает обет в течение двух лет каждое воскресенье носить на левой ноге цепи, подобные тем, какие надевают на пленников (рыцари – золотые, оруженосцы – серебряные), пока не отыщут они шестнадцати рыцарей, пожелающих сразиться

391

Religieux de S. Denis. III, p. 72. Харальд Харфарг дает обет не стричь волос до тех пор, пока он не покорит всю Норвегию. См.: Haraldarsaga Harfagra. Cap. 4; ср.: Váluspö, 33.

392

Гёзы (то есть нищие, оборванцы) – прозвище участников Нидерландской революции 1565–1610 гг., боровшихся за отделение Нидерландов от Испании. Первоначально, с 1566 г., так назывались оппозиционные нидерландские дворяне, подавшие в этом году наместнице провинций Маргарите Пармской (1522–1586; наместница в 1559–1567 гг.) петицию о восстановлении вольностей страны. Презрительную кличку оборванцы они получили от одного из приближенных правительницы потому, что явились на аудиенцию в подчеркнуто скромных одеждах, резко контрастировавших с пышными нарядами испанцев. Позднее, после казни испанцами вождей движения Эгмонта и Хорна (Филипп ван Монморанси, граф Хорн; ок. 1524–1568) в 1568 г., наименование нищие приняли повстанцы: лесные гёзы, ведшие партизанскую войну, и морские, сражавшиеся с Испанией на море.

393

Jorga N. Philippe de Mézières, p. 76.

394

Claude Menard. Hist. de Bertrand du Guesclin, p. 39, 55, 410, 488; La Curne. I, p. 240.