Кавалеристы. Артем Драбкин

вывозили. И мы, двое, оказались нетранспортабельными из-за потери крови-то. Потом за нами прилетел самолет. Его положили, меня посадили, потому что я еще мог сидеть. Спрашивают:

      – Ты можешь сидеть?

      – Могу.

      Я, значит, сел, и нас в Дебрецен привезли. В Дебрецене нас сразу в этот госпиталь, в котором я вылечился. А тот умер по дороге, его уже выгрузили из самолета.

      Тут уже внимание было проявлено. Очень… Врач оказалась землячкой. Я, правда, вначале не понимал, о чем она беспокоится. Мне надо было влить кровь, и она говорит: «Коля, землячок, а ты как к евреям относишься?» Я говорю: «Я ко всем одинаково отношусь. А чего?»

      – Кровь-то у нас только еврейская.

      – Ну и что? Она поможет?

      – Да, поможет.

      Потом сестра, уже операционная, свою долю отдала: они перекачали мне вторую порцию. И пошло, пошло… И девятого-то мая я еле дышал, и ко мне американский летчик подошел, обнял меня, кричит: «Победа! Победа!» И больше ни хрена не понимаю. А недели через полторы мы с ним расстались: его в другой… А я думаю, что, наверно, куда-нибудь посадили. После войны написал: сообщите данные об этом летчике в таком-то госпитале. Отвечают: «У нас на иностранных военнослужащих нет данных».

      – Можно подробней, что за американец?

      – Летчик. Молодой. Красивый. Что еще?

      – Долго он в том госпитале лежал?

      – Со мной недели две он лежал. Потом его перевели в другой госпиталь, там еще американцы были.

      – Какое было отношение к союзникам?

      – У кого?

      – У вас. Встречали когда-нибудь еще?

      – Я только с этим летчиком повстречался, и больше это… Он летчик, сбитый над Будапештом. Когда брали Будапешт, он был сбит. Нам переводить-то некому было. Все улыбались друг другу. Ему, конечно, тут скучно было: с кем побеседуешь?

      – Поставки американские.

      – Кормили, кормили…

      – Тушенка? Было это у вас?

      – Было, было. Вот сейчас они нас не кормят. Плохо ли, хорошо? Вот колбаса была американская. Тем более когда мы были за границей, там, если нас не кормить, мы мародерничать будем.

      – Вообще знали о том, что происходит?

      – А как же! Политрукам надо отдать справедливость, потому что, чтоб солдата чем-то поднять, дух-то, приходишь, сразу рассказываешь, что там-то под Сталинградом то-то, то-то.

      И мы с одним кончили-то училище вместе, и его под Сталинград, а меня в Подмосковье, в Москву. И на фронте встретились. Он уже не кавалерист, а артиллерист. И он сбил самолет, который должен был бомбить мой эшелон. Мы смеялись, где-то бутылку самогона достали, выпили. Я поехал дальше, повез…

      Слава богу, что не было у меня… Семь раз я ездил, не было ни одного дезертира по пути. Могли бы они и быть, но неслучайные дезертиры. Вот, мы везем кавалериста, а он танкист! Встречается полк. О! Да это танковый полк-то!

      – Я же танкист. Чего ты меня везешь в кавалерию? Нашли мы путь.

      – Танкист? Ладно.

      Идем в танковый полк, в медсанчасть: «Давайте нам расписку, что мы вам сдали