Пианист. Владислав Шпильман

соседей. Генрик включил радио, но оно молчало: вещание прекратилось.

      Я не застал многих соседей. Их квартиры были заперты, в оставшихся женщины собирали вещи мужей или братьев, рыдая и готовясь к худшему. Теперь было ясно, что доктор говорил правду.

      Я недолго размышлял и решил остаться. Нет смысла шататься за городом; если уж мне суждено умереть, дома я умру быстрее. И, в конце концов, думал я, кто-то же должен заботиться о матери и сёстрах, если отец с Генриком уйдут. Но когда мы обсудили этот вопрос, я обнаружил, что они тоже решили остаться.

      Мать, движимая чувством долга, всё же попыталась уговорить нас покинуть город. Она поочерёдно оглядывала нас расширенными от страха глазами и выдвигала всё новые аргументы в пользу ухода из Варшавы. И все же, когда мы настояли на своём, в её выразительных глазах невольно мелькнуло облегчение: что бы ни случилось, лучше уж быть вместе.

      Я подождал до восьми, вышел – и не узнал город. Как он мог полностью изменить свой облик всего за несколько часов?

      Все магазины были закрыты. На улицах не было трамваев, лишь автомобили, набитые битком и быстро движущиеся в одном направлении – к мостам через Вислу. По Маршалковской улице шёл отряд солдат. Они держались вызывающе и пели песни, но было видно, что дисциплина непривычно ослабла: фуражки у всех были надеты по-разному, карабины они несли как попало и шли не в ногу. Что-то в их лицах говорило, что сражаться они идут по собственной инициативе, если можно так сказать, и уже давно перестали быть частью точного, безупречно отлаженного механизма армии.

      Две молодые женщины бросали им с тротуара розовые астры, снова и снова истерически выкликая какие-то слова. Никто не обращал на них внимания. Люди спешили вперёд, и было очевидно, что все хотели лишь пересечь Вислу и заботились лишь о том, чтобы успеть завершить последние важные дела, прежде чем немцы пойдут в атаку.

      Все эти люди тоже были не такими, как вчера. Варшава была таким изысканным городом! Что стало с дамами и господами, разодетыми так, словно они только что вышли из магазина мод? Сегодня спешащие во все стороны люди выглядели так, словно нарядились для маскарада в охотников или туристов. На них были сапоги, лыжные ботинки, лыжные штаны, рейтузы, платки на головах, они несли с собой котомки, рюкзаки и трости. Никто не заботился о том, чтобы придать себе цивилизованный вид, – одевались небрежно и явно второпях.

      Улицы, ещё вчера такие чистые, были завалены мусором и покрыты грязью. В переулках, на тротуарах, на обочинах, на проезжей части сидели и лежали солдаты – они пришли прямо с фронта, и их лица, сутулые спины и все движения выдавали предельное изнеможение и растерянность. Они даже преувеличивали своё смятение, чтобы прохожие поняли: они здесь, а не на фронте, потому что на фронте делать уже нечего. Оно того не стоит. Небольшие группы людей пересказывали друг другу новости с фронта, подслушанные у солдат. Дела шли плохо.

      Я инстинктивно огляделся в поисках громкоговорителей. Может быть, их убрали? Нет, они всё ещё были на месте, но умолкли.

      Я