Сатисфакция. Михаил Рэйвхарт

Теормех. Все ждали этого события с застывшей кровью в жилах, хотя некоторые и пытались храбриться. Но остальные тут же гасили в оптимистах любую надежду, и тогда вокруг кабинета воцарялась безмолвная и смиренная тишина ожидания, словно перед входом в зловещий храм.

      Возглавляла секту Она – не буду приводить здесь ее имени: чего доброго, сожжет еще на костре инквизиции. Она у нас в этом семестре вела практику, такая уж кара была нам уготовлена. Ничего сделать было нельзя. Для того, чтобы пожаловаться в вышестоящие инстанции, нужны были веские причины, а их у нас пока не было. Поэтому приходилось каждую неделю ждать начала очередного обряда.

      Наконец, из лестницы в коридор вышла Она. Вокруг тут же распространилась какая-то неприятная, злостная аура, хотя Она не сказала ни слова. Те, кто зависал в смартфонах, лихорадочно искал в интернете какую-то зацепку к очередной задаче, словно почувствовали ее присутствие. Все поочередно с ней поздоровались, это входило в ритуал приветствия. Она прошла, словно бы тут никого не было, достала ключ из своей засаленной сумки и запустила всех в Исчадие Ада.

      В течение пары в этом жутком кабинете устанавливались свои, негласные Правила. Нарушить их было просто нельзя, иначе можно попасть к ней под наблюдение, а такое пятно было уже ничем не смыть. Тогда у тебя удивительным образом обнаруживались ошибки даже в выражении дважды два равно четыре. Каждое нарушение Правил Она отмечала в своем секретном списке, который был до того измят и потерт от времени, что больше походил на какой-то древний пергамент. Как-то раз в начале семестра Антон Новоселов из нашей группы самовольно открыл окно прямо на паре. Это было категорически запрещено, но, во-первых, никто об этом не сказал; во-вторых, в помещении в самом деле было душно – сентябрь выдался похлеще июля. Тогда мы еще ни к чему не привыкли и сидели ошеломленные. То, что у нее не все дома, мы почувствовали сразу. Но в тот раз она достала свой пергамент и красной ручкой сделала в нем зловещую пометку, сказав Антону, что теперь он попал в «черный список». Весь смысл этих слов дошел до нас много позже, а забегая вперед, лишь однажды проштрафившийся Антон все контрольные сдавал одним из последних.

      Одно из немногого, что нам здесь разрешалось делать, – это самому подходить к ней с вопросами по заданию. При этом она постоянно смотрела, чтобы кто-нибудь чего не натворил. Мы каким-то жалким подобием азбуки Морзе установили порядок подхода. Наконец, настал мой черед. С замиранием сердца я подошел к Ней. Рядом стоял стул, и я сел на него, как на иголки. Волнение било стыдными импульсами в виски, я даже сознательно не мог себя успокоить.

      – Ну вот что вы мне опять приносите? – снова этот противный голос, будто из какого-то совкогого радиоприёмника. – Я не понимаю такую запись!

      Я тогда уже привык к ее беспардонной манере общения и пытался изо всех сил мыслить логически, чтобы взять хоть этим:

      – Вы написали, что вот здесь ошибка, я и исправил ее.

      Она вновь повернула ко мне свою недовольную рожу:

      – Перепишите на чистый лист, тут уже ничего не разобрать. Я не хочу вчитываться в ваши каракули.

      Я держался.

      – Хорошо, перепишу. Посмотрите, пожалуйста, что у меня еще неправильно в этой задаче.

      На этот раз она даже не повернулась, а лишь махнула рукой и брезгливым движением пододвинула ко мне исписанный листок.

      – Все, ушел! – ее не хватило даже на минуту, чего и требовалось ожидать. Я не торопясь прошел к своей парте, сел и попытался сконцентрироваться. Мысли беспорядочно крутились в голове, и я бессильно впился глазами в знакомую до боли картинку с шариком и приставленной к нему палочкой. Психологическое состояние было вовсе не располагающим к продуктивной работе, в сознание то и дело закрадывалась беглая мысль бросить все и уйти отсюда. Но я не сдавался. С этим надо было не затягивать, иначе черная дыра поглотит с концами. Но, как показало время, от меня тогда ничего не зависело. Дома я скрупулезно штудировал теорию, разбирал все даже не по винтикам, а по атомам. Но все безуспешно, ничего не помогало. Понимание никак не хотело приходить. И я догадывался, в чем здесь дело. Я готов был принять тот факт, что у нее высокие требования, но она даже не пыталась как-то помочь человеку, если очевидно, что тот прикладывает усилия, но у него ничего не выходит – не каждому же дано, в конце концов. Этот вопиющий эгоизм и бессердечность, лицемерное желание равнять всех под одну гребенку, – именно за это я ее ненавидел.