Ювенильное море. Андрей Платонов

к постороннему), показывал прочные зубы, которые потемнели без порошка, и грудь дышала просторно и терпеливо, готовая кормить детей, прижать их к себе и любить, чтобы они выросли. Вермо возмужал от волнения, его стеснительность прошла, и он сказал женщине хриплым, не своим голосом:

      – Как скучно бывает жить на свете!

      – Отчего скучно? – произнесла женщина. – Нам тоже еще не весело, но уже не скучно давно…

      Инженер остановился; спутница его также дальше не пошла, и он снова неподвижно рассматривал ее – уже всю, потому что и туловище человека содержит его сущность. Глаза этой женщины были сейчас ясны и осторожны: безлюдье лежало позади ее тела, – светлый и пустой мир, все качество которого хранилось теперь в этом небольшом человеке с черными волосами. Женщина молча стояла перед своим дорожным товарищем, не понимая или из хитрости.

      – Скучно оттого, что не сбываются наши чувства, – глухо проговорил Вермо в громадном и солнечном пространстве, покрытом дымом пастушьих костров. – Смотришь на какое-нибудь лицо, даже неизвестное, и думаешь: товарищ, дай я тебя поцелую. Но он отвернется, – не кончилась, говорит, классовая борьба – кулак мешает коснуться нашим устам…

      – Но он не отвернется, – ответила женщина.

      – Вы, например? – спросил Вермо.

      – Я, например, – сказала женщина из совхоза.

      Вермо обнял ее и долго держал при себе, ощущая теплоту, слушая шум работающего тела и подтверждая самому себе, что мир его воображения похож на действительность и горе жизни ничтожно. Тщательно все сознавая, Вермо близко поглядел в лицо женщины, она закрыла глаза, и он поцеловал ее в рот. Затем Вермо убедился еще раз в истинности своего состояния и, сжав слегка человека, уже хотел отойти в сторону, сохраняя приобретенное счастье, но здесь женщина сама придержала его и вторично поцеловала.

      – Суешься уже? – сказал огорченный и забытый голос со стороны.

      Пока двое людей глядели друг в друга, подъехал верхом третий человек – Умрищев и загодя засмеялся такому явлению поцелую в степи.

      – Она мне очень понравилась! – ответил Вермо, и ему опять стало скучно от лица Умрищева.

      – Ну и пускай понравилась, а ты не суйся! – посоветовал Умрищев. – Тебе нравится, а ты в сторону отойди, – так твое же добро целей-то будет: ты подумай…

      – Проезжай, Умрищев, – сказала женщина. – На гурте доярка удавилась: я с тобой считаться иду!

      – Ну-ну, приходи, – охотно согласился Умрищев. – Только в женскую психиатрию я соваться не буду.

      – Я тебя сама туда всуну – обратно не вылезешь, – сказала женщина обещающим голосом.

      – Не сунусь, женщина! – ответил Умрищев. – Пять лет в партии без заметки просостоял оттого, что не совался в инородные дела и чуждые размышления, еще двадцать просостою – до самого коммунизма – без одной родинки проживу: успокойся, Босталоева Надежда!

      Умрищев тут же уехал, а женщина, Надежда Босталоева, еще постояла, думая уже