Черная птица ревности. Светлана Лубенец

Наверно все началось тогда, когда Майя, поддавшись стадному чувству, поступила Политехнический институт. Почему стадному? Да потому что их выпускной класс именно стадом пошел в него поступать. Почти все. Классной руководительницей 11 «Б» была физичка, Ираида Степановна Луковнина. Она прекрасно знала свой предмет и была отличной теткой. Она любила своих учеников, и они платили ей взаимностью. Даже гуманитарии по натуре всегда успевали по физике и по всем остальным точным наукам, поскольку в их классе это было нормой. Получить даже «трояк» у Ираиды считалось не комильфо, моветоном. Перед выпуском из школы странная идея трансформироваться из одноклассников в однокурсники овладела почти всеми. Три девчонки, которые не хотели идти в Политех, очень скоро стали чуть ли не отверженными в классе, который гордился именно своей сплоченностью и единомыслием. Что ж! Как говориться: в семье не без урода. Не без уродок, которые собрались подавать документы в другие институты. Ираида бранила своих подопечных за то, что те подвергали остракизму трех своих одноклассниц, но все видели, что ей очень приятен выбор большинства.

      Это теперь, уже учась на втором курсе Политеха, Майя могла признаться себе, что уроки литературы и истории ей нравились гораздо больше, чем физики с математикой. Тогда, в школе, открыто признать это было невозможно. Она не хотела быть хуже других. Она хотела быть такой, как все. Теперь она не такая… Но это ничего не меняет. Конечно, можно перевестись в другой институт. Можно просто бросить этот. Можно даже после этого поступить в какой-нибудь Гарвард, но от себя все равно не уйти… И не только от себя не уйти… Ей никак не уйти от него, самого главного человека ее жизни. Но, возможно, уходить и не надо… Может быть, она еще сумеет все поправить. Хотя… дело вовсе не в ней… Она уже не может сделать ничего…

      Все началось сразу на первом курсе…

      Майя с удовольствие окунулась в новую студенческую жизнь. Все было не таким, как в школе, а потому приводило в состояния восторга и возбуждения, когда все кажется по плечу, а открывшиеся перспективы – прекрасными и многообещающими. Самым замечательным было то, что не надо было ежедневно делать уроки. Ну, разве что – высшую математику с начерталкой, да и то не каждый день. Девушке казалось, что она наконец вырвалась из пут нудной детской обязаловки и вступила в настоящую, взрослую и насыщенную событиями жизнь. После лекций, коллоквиумов и лабораторных работ они всей группой, которую, как и планировали, составляли в основном Майины одноклассники, шли в соседнюю с институтом дешевую кафешку «Пышки». Там они до отвала объедались этими самыми пышками, густо посыпанными сахарной пудрой, запивая их самым обыкновенным рублевым чаем. Ну… или таким же плохеньким кофе. По желанию, в общем. Вечерами они часто собирались в студенческом общежитии, где жили несколько их однокурсников и однокурсниц, приехавших из других городов. Конечно, было и вино, и сигареты, но никто не напивался до безобразного состояния и ни в какие другие пороки не впадал. Все было пристойно, весело и главное – взросло! Первокурсники казались сами себе господами. Еще бы! Они все выдержали огромный конкурс в престижный институт, уверенно поступили на бюджетное отделение, а значит, были избранными, элитой. Они не могли считать себя золотой молодежью в том смысле, какой обычно влагается в это определение, поскольку среди них не было детей очень обеспеченных родителей, а потому они не имели возможности сорить деньгами направо и налево и предаваться дорогостоящим порокам. Тем выше они себя ценили. Тем сильнее презирали тех, кому родители купили место в их замечательном институте.

      Одним из общеобразовательных предметов на первом курсе у них была общая химия. Преподавал ее тридцатилетний доцент Иващенко Константин Эдуардович. В институте он славился какой-то особенной свирепостью на экзаменах, чего первокурсники, естественно еще вообще не успели вкусить, и полной лояльностью в течение семестра. К нему на лекции можно было опаздывать, можно было не приходить совсем или заниматься во время них чем-нибудь другим, например, той же математикой. Самое большее, что можно было заслужить от Иващенко в наказание за нерадивость – всего лишь язвительную реплику разной степени ядовитости в зависимости от проступка. Все знали, что о прогулах Константин Эдуардович в деканат не доносит. Но это так же хорошо знали и в деканате. Секретарша кафедры общей химии Эмма Ивановна время от времени проверяла журналы Иващенко и сама вызывала особо злостных прогульщиков к декану, но это было нечасто. У Эммы Ивановны и других дел было по горло.

      Нельзя сказать, чтобы Константин Эдуардович он был хорош собой. Он казался каким-то стертым, размытым, никаким, почти без единой изюминки в облике. Одевался Иващенко очень однообразно: всегда в однотонный темно-серый костюм, под которым только менял рубашки, в разную, но неизменную светлую клетку. Волосы стриг очень коротко, зачем-то оставляя довольно длинной челку. Челка часто падала ему на ничем не примечательные серые глаза, и он легким движением пальцев правой руки забрасывал ее назад. Этот его жест, повторяемый часто, так как преподавателю то и дело приходилось нагибаться то к конспекту, то к пособию, то к тетради студента, был его единственной отличительной способностью, и в институте находились пародисты, которые с точностью воспроизводили перед желающими этот