Философские сказки (для детей и взрослых). Сауле Жабаевна Кадырова

. Ни разу ещё не болела бабушка, а только старилась понемногу из года в год. Может, она, окромя себя, и кого другого лечила-исцеляла, да где нам про то прознать! Доподлинно известно, что себе колдунья вечное здоровье наколдовала.

      «Огурцы что-то уж больно кислят!» – хрустнет, бывало, старушка зелёным пупырчатым овощем, скривит морщинистое личико да и сплюнет недовольно. Глянет на небо, заговор кое-какой побубнит – вот тебе и дождичек накрапывает! А после дождичка огурчики ай какие вкусные да свежие! М-м-м!

      Долго-предолго жила баба Фрося на свете. Уж и журавли в небе не летали, и каш не варили мамы по утрам, и даже комары на людей летним вечером не бросались – всё бабка-колдунья жила! Бессмертной стала. И глаза её зоркими оставались, и ум-разум ясным, и кости крепкими. Только тело было покрыто морщинами.

      И вот однажды надоело бабке видеть в серебряном зеркале таковое своё отражение. Хочу, говорит, быть молодою девицею, пригожею да свежею, как яблочки в моём саду! Уж она и заклинание новейшее сотворила, и за травами особыми в полночь на кладбище в длинной рубахе бегала, и правые ножки белых лягушек семнадцать секунд в сонном меду варила! А всё без толку! Не действовал заговор!

      «Да что ж такое?» – обеспокоилась старушка. «Али уж я силушку теряю?» Страшно ведь, когда силушку теряешь. Будто жизнь бурлящая по капле из тебя вытекает. И видишь прореху, и залатать её спешишь, ан нет, не помогает, дряхлеет могучее тело.

      Жутко сделалось бабушке Фросе. За советом-то не к кому бежать! На болоте леший Ванька уж два века как не жил; Яга – двоюродной тёти пятого мужа сестра – в прошлом столетии ещё переехала поближе к Окияну. А более и знакомых-то у бабы Фроси не осталось. Теперешних людей она в глаза не видывала. Может, вообще люди вымыслом стали, кто их знает. Может, таковых вообще нет более. Во все времена были среди них легенды, а от легенды до вымысла…

      День ото дня кукожилась бабка. Всё глубже становились морщины, всё темнее кожа. «Старею». Печально глядели глаза.

      И вот как-то бродил её взор по избе, да вдруг наткнулся на высокий предмет на кухоньке. «Ах вы, дни мои золотые…», – гундосила грустнющая колдунья. «Ой! Что за диво? Откуда ж это? И как называется? Зачем?» – вопросы так и сыпались из сморщенных старушачьих уст.

      С большой неохотой поднялась баба Фрося с пышного кресла-кувшинки. Пошла в тёмный угол, красиво драпированный вековой паутиной. Ткнула скрюченным пальцем. «Больно!» Высокая штуковина оказалась твёрдой. «А когда-то она была ещё и белой». Таковой резонный вывод бабка сделала, изучив место, в которое ткнула пальцем. Оно слегка посветлело после смелого деяния колдуньи.

      «Итак, что мы имеем в остатке? Молодости мне не видать, как своих… мужей. А ещё какая-то штукенция затесалась в избу. И главное, когда? Когда это было-то? Могла ли я сама добровольно купить, наколдовать, притащить откуда такой странный непонятный предмет?» А в ответ – тишина…

      Вся извелась старушка. Уж как ей хотелось снова молодой быть! И так жаль ей себя стало, что не выдержала она, прослезилась, а там и расплакалась. Долгие дни и ночи раздумий последние силы из её крепкого тела забрали! Устала бабушка. Всхлипнув горько, уснула…

      И привиделся ей дивный сон. Будто молодая она, вся свежая и румяная, бежит босиком по зелёной мягонькой траве, кружат бабочки да божьи коровки, и тепло такое повсюду разлито! Впереди видит белую свою избу, но тоже юную, чистую, просторную, с прозрачно-голубыми стёклами, кружевными сахарными занавесками. Нежной горлицей впорхнула она внутрь – а там, в большой-большой комнате, возле гладкой-гладкой стены, стоит… печь! Печь-матушка! Высокая, добротная, манящая ароматными пирогами и сытными щами! А какое тепло было возле печи! От солнышка вона как жарко, но тут – другое тепло. Живое. Будто маменька склонилась над своим спящим дитяткой, баюкает его, едва гладит лёгкой ладонью бархатный лобик…

      Проснулась бабушка. Глядит в потолок, а по щекам дряблым слёзы бегут. «Где ж это я была? Кажись, спала. Ужо и позапамятовала, что значит спать. Многие лета не спала, всё колдовала, здоровье укрепляла. А на что? Красы моей нету больше… Однако ж не то меня сейчас печалит, иная дума тяготит сердце. Что же я видела?»

      Стоп! Баба Фрося аж подскочила на своей пуховой кувшинковой перине. «Печь! Вот что это такое – печь!!! А откуда же она взялась в моих хоромах?! Неужто завсегда туточки стояла?!»

      Ошеломлённая непривычным ходом мыслей, бабушка неспешно подошла к печи. Погладила шероховатую стенку. «Не худо бы тебя помыть…», – промелькнула в мозгу хозяйственная затея.

      «Фу ты, глупость какая! И чего толку мыть эту печь? Только силушку расходовать. Колдовство переводить. Что с того, что знаю я теперь название? Ну печь и печь. А что она делает-то? Чего может?»

      Плюнула в сердцах баба Фрося да и пошла в огород дынные помидоры вкушать.

      Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается.

      День за днём, неделя за неделей прошло ещё три столетия. Совсем постарела бабка. Уж и зеркало серебряное разбила на мильон кусочков. Скорбью покрылося её сердце, а от тяжких дум совсем невесело жить стало.

      Снова грусть-тоска сморила колдунью.