Княгиня Ольга. Огненные птицы. Елизавета Дворецкая

и сам не знал. На то отцы есть – думать. «А се третий покон – да повинуются чада отцу и матери»… – учат всякое детище еще до семи лет. Берест в ученье от других не отставал и знал: его черед думать придет, когда он сам станет отцом, а то и дедом. Отцов и дедов чуры умудряют… А он только глядя на то, что творилось в родной волости, не успевал дивиться.

      Но вдруг оказалось, что он почти один – ни отца, ни деда. Вспоминая лето, Берест связывал тогдашние события с нынешними, и его аж мутило от понимания: корни этих бед оттуда тянутся. Летом они думали, что смерть Ингоря – делу конец, а было самое начало. И то, что происходило вчера и сегодня, тоже не конец. Но что будет дальше, завтра? И как он пойдет в это завтра – один, как в поле обсевок, без отца, матери, деда и прочих старейшин? Всяк человек в своем роду, а без рода нет человека…

      Берест едва не пожалел, что не попался в руки русам и не бредет сейчас в Киев в одной связке с Задоркой. Тогда ему не приходилось бы думать, мучительно разбираться, что происходит, и пытаться угадать будущее. Пленник не имеет своей воли, холоп не взрослеет. Он может иметь детей, но никогда не станет отцом. Отцом ему и его детям всегда будет хозяин.

      Со своими вместе даже в полоне, видно, легче, чем одному на воле… И все казалось, будто он оторвался от своих случайно, как в лесу заплутал, а вот сейчас выбредет на верную дорогу – найдет своих и опять все пойдет ладно… От мысли, что ничего уже не поправить и прежней жизни не вернуть, жить дальше не хотелось вовсе.

      За этими мыслями Берест не заметил, как добрался до места. Рощуки – весь из десятка разбросанных по горушке меж оврагами дворов – выглядели неповрежденными. Бабы трепали лен, мужики молотили рожь. Кое-кто заметил сверху чужой челн у реки, но большого оживления это не вызвало. Здесь ничего еще не знали.

      Вытащив на берег челн, пошли сразу к гумну, на перезвон цепов. Такой простой звук, такой знакомый, веселящий душу. Цепы звенят – значит, урожай собран, будет зима и осень с хлебом. Пиво варить, молодцев женить… И день выдался такой ясный – Берест только сейчас заметил, что идет под ярким солнцем и в чужой свите, слишком для него широкой, даже жарко. Берест подавил вздох. Малинское гумно сгорело – и цепы, и снопы… Негде на свадьбах плясать.

      Да и пора ему уже бросить мысли о женитьбе. К чему шапку шить, когда головы нет?

      И хорошо, что он даже не успел узнать, красивая ли она…

      Завидев гостей, весняки оставили работу, с удивлением столпились вокруг. Берест кое-кого из здешних знал в лицо – их старейшина, Хотимир, порой наезжал к Гвездобору. И с ним вместе погиб на страве… И снова стало жутко от мысли: Ольга киевская одним ударом проредила лучших мужей по всей земле Деревской! Берест сам видел тела, но теперь осознавал, как глубоко, как далеко разлился яд от того удара. Куда ни приди – везде печальные сряды белеют.

      Новый рассказ получился дольше: пришлось поведать не только о разорении Малина, но и о неудачной попытке отбить полон. О двух покойниках: Молчане