История в зеленых листьях. Светлана Нина

усиной кожей по ногам. А чуть дальше, за северными просторами, не разбирая времени года, в черную бездну уплывала Нева в свистопляске дождя, перекрывая яркие шлепки голубизны замирающего рассвета.

      Мира уселась на землю и принялась ждать. Ветер вяло колыхал необъятные деревья. Слишком хорошо после месяцев заточения в Петербурге, после вечно смывающего осязаемого тумана, бьющегося о гранит. После сбитой чешуи рвано замерзающей Невы и темно-серых раскатов новостроек вдали. После дымки, обхватывающей берега, обрывающейся в небытие. Так бы и просидела здесь весь день под отдаленный шепот Тургенева…

      – Приехала? – послышался звучный голос.

      Мира нехотя подняла глаза. Ожидая увидеть сломленного неврастеника, она с удивлением обнаружила на нем румянец загара.

      – Как видишь.

      Он тяжело вздохнул.

      – Зачем?

      Мира молчала. Она не знала ответ.

      – Ты поранилась.

      Он опустился и воззрился на царапину, разрывающую ее ногу на две неравнозначные части. Мирослава апатично наблюдала за ним. Однородный массив торса и крепких ладоней навел ее на толчок воспоминания, но видение быстро рассеялось. Когда-то этот человек, как и прочие, значил очень много и служил предметом для подпитывающих умозаключений, не обязательных к воплощению. А теперь удостаивался воспоминаний с непременным покалываем, как от чего-то неприятного, досадного, что хотелось похоронить в памяти. Каждый ушедший человек был оторванной частью чего-то, без которой она беднела и вынуждена была потому брести дальше, на новые земли, в новые кабинеты.

      – Поговорим? – с сомнением спросила Мира.

      – Что же ты это не спросила по телефону?

      – А ты бы ответил?

      – Сомневаюсь.

      – Ты же сюда от нас и сбежал.

      Арсений молча продолжал сидеть на карачках. Как всегда, колкий даже без произнесенного. Не знала бы она его подноготной, вполне бы продолжала верить в изначальный его шлейф умиротворенного дядюшки, с которым, может, и желанно пересечение грани, но оно никогда не состоится.

      – Ты слишком распоясалась.

      – Не тебе меня сдерживать.

      – А что если мне?

      На Миру пахнуло кривой, как корни вековых деревьев, чужой жаждой подчинить, регламентировать. И ощущением смутной тревоги, исходящей от его процветающего тела.

      – Знаешь, я в какой-то момент начал жалеть, что вытащил тебя из той реки.

      Лицо Миры сокрушенно вытянулось. Но закостенелая привычка сворачиваться в скорлупу при обнаружении чьего-то безразличия в свою сторону возобладала и сейчас. Быть может, эта самая привычка и служила причиной охлаждения ее отношений с теми, кто, казалось, сросся с ней. Сросся – и исчез. Она научилась принимать это как необратимость, но было ли это действительным законом?

      2

      – Ты за конкуренцией с ней сюда пришла, – заключил Арсений, когда они добрались до вершины холма и уставились на стыки домиков внизу.

      Мира нахмурилась. Она уже так давно не утруждала себя быть милой, что даже допустила сожаление по девочке, которая когда-то красила глаза.

      – Какого же ты мнения о себе… А хочешь правду? Да от жалости к тебе. Как бы ты не сбрендил тут без нее.

      – Это придает тебе силы. Твое упрямство и желание доказать всем, что ты лучшая, заставляет тебя делать даже то, что ты не хочешь. Из-за этого ты и карьеру делаешь – доказать бабушке, что ты не хуже двоюродной сестры. И чтобы сестре в нос это сунуть. И закричать, какая ты преуспевающая, что покупаешь дорогие кроссовки.

      Мира спросила себя, почему порой так вклиниваются в боль головы фразы, которые бродили в подсознании, но только теперь дошли до цели через строптивость видения другого?

      – Мне в них просто удобно. Знаешь, гораздо хуже, если тебя вообще ничего не волнует, никому не хочется утереть нос.

      – Для выскочки вроде тебя это ожидаемый ответ.

      Реальность, отдающая многоголосием сожалений и молчания от страха быть непонятой вновь завертелась перед Мирой. Реальность, пугающая своей четкостью и яркостью. В противовес приятно припорошенному прошлому.

      – За твоей напыщенностью – обыкновенная слабость и страх, – отозвалась Мира сниженной громкостью. – Но заложенность образа не дает тебе хотя бы ослабить актерскую игру.

      Не влюбленный и друг, а жадный свидетель личности Арсений, чье одобрение Мира алкала еще недавно, недобро перевел на нее за минуту до этого такой величавый взгляд.

      – Дружба двух гордых женщин едва ли может длиться долго. Потому что одна обязательно ущемит вторую, а та этого не забудет. Что и произошло с вами. Так я и думал. Это только сперва накрапывались ваши нежности.

      – У нас все великолепно. А ты – оставленный ревнивец. Жалкий и никому не нужный.

      – Не преувеличивай. Мне от вас обеих только одно было и нужно.

      – Ты лжешь. А вечерами, наверное, трясешься от страха. Альфачи теряют все с мужской привлекательностью