Бегство в Египет. Петербургские повести. Александр Етоев

а пестиком – только на военных парадах.

      Это дядя Петя и инвалид Ртов, чтобы скрепить перемирие, вышли в Покровский сад выпить квасу.

      – Сашка! Ну у тебя и велосипед! – крикнул дядя Петя Кузьмин.

      – А это что за карась? Опять, что ли, родственник с Новгородской? – сказал инвалид Ртов.

      И тут я закричал:

      – Помогите!

      Дальше помню только пляшущий костыль инвалида да то, как стоптанные дедовы башмаки мелькают между деревьями садика, словно рыжие пузатые тараканы.

      Вместе с дедом сгинуло и точило.

12

      Смоляной бычок-тепловоз стоял, пригорюнившись, у перрона и говорил вокзалу: «Прощай». За спиной его переминались вагоны.

      Ещё один тепловоз, дрожа железным хвостом и нервно кусая рельсы, пристроился у вокзальной стрелки и ждал, когда подадут зелёный.

      Кошачий глаз светофора всё не хотел мигать: поезд не принимали. Подходы к шестой платформе занял «Северомуйск – Конотоп» – состав был цвета тоски.

      Северомуйские жители тёрлись лицом о стёкла, прощаясь с транзитным перроном. А тот, захоженный тысяченогой толпой, стоял на месте и всё не трогался – не хотел.

      Пассажиры уже обжились, укладывались на общих местах, шипело ситро, лопалась яичная скорлупа – уже как будто и ехали.

      А через перрон, напротив, позёвывали вагоны люкс состава на Симферополь.

      Носильщик бляха № 15 покуривал в начале перрона, глядя, как тёплый воздух съедает папиросный дымок. С утра он уже наломался, и ничего ему сейчас не хотелось – ни взваливать на телегу багаж, ни переть его, потея, к вагону. Стоять бы так и стоять, а денежки чтобы ходили сами. И когда он услышал голос, то сказал в уме: «Подождёт».

      – Свободны? – повторил голос.

      Но и бляха привык себя уважать. «Ещё раз спросит, может, тогда отвечу. Бог любит троицу». И пустил табачное колесо.

      – Уважаемый, вы чего – оглохли? Я вас спрашиваю.

      Бляха № 15 нехотя приоткрыл глаз, потом оба, потом раздвинул их в пол-лица и быстро отступил за тележку. Перед бляхой на асфальте перрона стоял и смотрел на него в упор чёрный кожаный чемодан. Взгляд его был пристальный и недобрый. А рядом с этим пристроился такой же второй – наверное, его близнец. И так же хмуро смотрел на бляху.

      Бляха вмиг поскучнел. Папироса догорела до гильзы, и, чадя, занялась бумага. А он стоял как пришибленный, глотая вонючий дым.

      Чемоданы тоже стояли. И ладно бы просто стояли – один из них, что был слева, прокашлялся и говорит:

      – Мне бы на симферопольский, десятый вагон.

      «Всё, – решил для себя бляха, – с квасом надо кончать».

      Сзади была стена, за стеной – зал ожидания. Влево-вправо – тоже не развернёшься. Впереди – два чернокожих дьявола, говорящие по-людски.

      Все пути перекрыты, бежать некуда, разве что к Богу в рай.

      Он вытер горячий лоб, с тоской посмотрел на небо, но дорога к райским обителям была перегорожена тучей.

      – Послушайте, поезд сейчас уйдёт.

      «Поезд? В рай поезда не ходят». Бляха сморгнул