Свои, родные, наши!. Елена Арсеньева

наперечет, однако начинающие приезжали, случалось, и из областного центра, и даже из Москвы и Ленинграда, почему-то веря, что в провинции пробиться на сцену проще.

      Но тут же Лиля подумала, что ошиблась: всеми своими фривольными повадками, ярко накрашенными губами, слишком нарядной одеждой посетительница более напоминала одну из тех любительниц творческой славы – безразлично чьей: писателей, художников, артистов, музыкантов, – которые вечно подвизались в отделениях творческих союзов, таскались на все попойки – а они в среде «жрецов искусства» устраивались если не каждый день, то уж через день – точно, – ну а потом уезжали домой то к одному «жрецу», то к другому, а то отдавались им – для возбуждения вдохновения! – прямо там, где пили-ели, на редакторском, скажем, столе или среди театрального реквизита.

      Хотя, впрочем, некоторые из них что-то там пописывали, малевали, чирикали или терзали струны-клавиши, надеясь с помощью любовников пробиться в издательство, или устроить выставку, или дать концерт где-нибудь, где угодно, хоть в сельском клубе… Может, и эта особа – начинающий драматург?

      – Вы, наверное, пьесу принесли? – устало спросила Лиля, однако девушка взглянула своими очень светлыми, густо накрашенными глазами, улыбнулась большим, ярким ртом и сладким голосом сказала:

      – А вы неплохо сохранились, Лилия Михайловна, для своих лет.

      Лиля так опешила, что даже не нашлась, что сказать.

      – Вам сколько, сороковник? – не унималась гостья.

      – Ну вообще-то меньше, – пробормотала Лиля. – Я не понимаю, вы кто?

      Незнакомка подалась вперед и сообщила, играя глазами:

      – Меня зовут Наташа, и я люблю вашего мужа. Вы должны его отпустить.

      Это было настолько ни с чем не сообразно, пошло и вульгарно, словно Лиля вдруг угодила в какую-то несусветную, насквозь графоманскую пьесу!

      – Подождите, я как-то… не понимаю, – пожала она плечами. – А мы точно говорим об одном и том же человеке?

      – Да, – промурлыкала Наташа и подперла щеку рукой с ногтями столь же яркими, как ее помада. Кстати, серьги тоже были ярко-алыми. А еще – Лиля только сейчас заметила родинку на ее правой щеке. Такую же, как у нее самой… И внезапно поверила, что она говорит правду!

      Ах так!..

      Лиля высокомерно приподняла брови и продолжала слушать откровения Наташи:

      – Мы с ним знакомы уже пять лет. Близко знакомы, если вы понимаете, что я имею в виду. Сегодняшнюю ночь он провел у меня.

      Большой рот Наташи то и дело расползался в торжествующей улыбке, но глаза оставались ледяными.

      – Пять лет назад я думала, это так, интрижка, а оказалось – нет. Чувство.

      Чувство! Все это было бы смешно, когда бы не было так непереносимо вульгарно!

      – Он не может меня забыть! – продолжала Наташа. – Вы понимаете, о чем я говорю, да?

      Лиле вдруг стало смешно. Неужели она производит впечатление такой тупицы, что надо постоянно уточнять, понимает ли она эти пошлые намеки?

      – И родинка