Визитка. История одной опечатки. Константин Валерьевич Леонтьев

й грудью набрал надвинувшуюся свежесть, чувствуя, как она расходится по телу.

      Темнота отступала на запад, уводила за собой дождевой фронт, и последние сгустки рассеянных туч, как разбитый арьергард, спешили за ней на фоне светлеющей синевы неба.

      Свесившись через подоконник Колька попытался найти запевшую в кустах сирени птицу, искал, пока не заболела грудь, не нашел, вернулся к картине, и погасил направленную на мольберт лампу. На сегодня достаточно. Если продолжать, можно напортить.

      От выкуренных сигарет мутило. Хотелось выдышать эту муть, съесть горячее, принять ванну, и уснуть, как обычно до вечера в коконе одеяла. Но нельзя! Ночной работе пришел конец, не будет больше дежурств. Пора выходить в дневной свет. Теперь у него новая работа, и в отличие от предыдущей, ее надо посещать ежедневно. Накануне он прошел собеседование в похоронной конторе «Реквием», и убедил, что прекрасно умеет бить на плитах «анкеты». «Помним», «скорбим», имена и даты, сжавшие между собой чью-то жизнь, эпитафии любым шрифтом, все без проблем. Желаете портрет на камне? Да он дипломированный художник! Получите полное фотографическое сходство!

      Прошлым летом, отметив свое тридцатилетие, и не имея возможности, подобно Заратустре, уйти в горы от финансовой пропасти, в которую уже не сползал, а падал, Сыч, пребывая в том отчаянном веселье, когда собственные неудачи уже больше смешат, чем печалят, пришел к знакомому патанатому Славе, и спросил, можно ли продать на медицинские изыски свое тело, которое после смерти ни ему, ни тем более немногочисленной дальней родне, колючей и необщительной, будет не нужно. Патанатом, очкастый циник, выслушал, посмеялся и сказал, что такого материала у них и даром хватает, и Колькино тело ровно ничего не стоит. По крайней мере в усопшем виде.

      Они выпили по этому поводу чистого медицинского, поговорили о бренности сущего, и Слава, смягчаясь, предложил Сычу вакансию ночного санитара в городском морге.

      – Должность не то что престижная, а козырно-мохнатая! – веско говорил он Сычу, чтобы тот осознал в полной мере всю ценность предложения. – Начнешь с ночного, потом, может, перейдешь в дневную смену, встанешь на выдачу тел допом, и будешь хорошие бабки рубить. Тут шерстяного одного пихали, уже, считай, приняли, а он возьми, да за мордобой присел на пятнадцать суток. Естественно, ждать никто не будет. Соглашайся, только быстро. За такое место уже завтра драка начнется. Но я могу с утра похлопотать, если документы по-быстрому поднесешь.

      – А я согласен! – с вызовом вскинул Сыч голову.

      – Мертвых не боишься? – спросил Слава, мигая на Кольку через линзы очков. – Все-таки художник. Натура впечатлительная.

      – Конечно, не боюсь, – с хмельной смелостью отозвался Сыч, и тогда патанатом, тоже поймавший градус, предложил немедленно ехать в морг на экскурсию.

      Все это в тот момент показалось Кольке интересным приключением, отменяющим скучный субботний вечер с уже усевшимся в кресло одиночеством. К тому же спирт заканчивался, а расходится не хотелось.

      По дороге они взяли еще водки, и вскоре спускались по сырой бетонной лестнице, идущей рядом с пандусом, в подвал городского морга. Слава, несколько раз позвонил, а потом (выпитый «на посошок» спирт, стремительно догонял его всю дорогу) нетерпеливо бухнул в железную дверь ногой.

      Их впустили. Уважительно-приветственные волны прошли с левого бока. Сыч отметил пожилого дядьку, изъявляющего искреннюю радость их появлению.

      – Готовь закуску, – патанатом сунул дядьке купленную по пути водку, тот крутанулся, мелькнул хлястиком халата с гнутыми от частых стирок пуговицами, и скрылся. Слава же повел Сыча по коридору, мимо пустой каталки, мимо гудящего распределительного электрощита, к оцинкованным дверям. Открыл их, отошел в сторону, кривляющимся жестом приглашая Кольку войти первым.

      Сыч послушно шагнул в пахнувшую холодом темноту, и тут же заморгали, вспыхивая одна за другой лампы дневного света. В этом нарастающем мерцании, становясь, все отчетливей и реальней, начали проступать тела людей, лежащих вповалку на столах, на стеллажах, и первой мыслью Кольки было, что сейчас раздадутся их голоса, недовольные пробуждением от яркого света. Но вторжение осталось не замеченным, и к Сычу пришло осознание, что эти люди мертвы. Даже подумалось, что всех их здесь же и умертвили! Удушили каким-нибудь газом и приготовили к сожжению. Невольно он даже поискал глазами по стенам печные двери, как на старых фотографиях в нацистских концлагерях. Потом, понуждаемый легким толчком в спину, двинулся дальше.

      Слава с видом хозяина, показывающего свои владения, зашел вперед, глянул на Сыча, но, не увидел ожидаемой реакции, поэтому с некоторым разочарованием снял очки, краем рубашки протер стекла, и снова продолжил что-то пояснять, куда-то показывать.

      Колька его не слушал. С той осторожностью, с которой идешь мимо спящих, боясь разбудить, он покорно шел за патанатомом, смотрел на его спину, и боялся отвести глаза, видя боковым зрением, таящийся рядом кошмар. Потом споткнулся о железный бак, остановился, и понял, что тот до краев наполнен человеческими внутренностями.

      – Студенты, видимо, накромсали, – коротко пояснил