Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана…. Олег Михайлов

солнечного света – образ матери. Когда жена Бунина Вера Николаевна расспрашивала Людмилу Александровну о сыне, та рассказывала, что ее Ваня «с самого рождения сильно отличался от остальных детей, что она всегда знала, что «он будет особенный», и «ни у кого нет такой тонкой и нежной души, как у него», и «никто меня так не любит, как он», – говорила она с особенным радостным лицом» (дневник, июнь 1907 года).

      Ваня безраздельный любимец у матери, ее баловень и фаворит. Он привык место «верховного существа» занимать сам. Его немудреные детские желания исполняются, и с этим ребячливо-эгоистическим «захочу – будет!», быть может, связаны его самые ранние творческие импульсы. Даже если он требует заведомо невозможного.

      «Дай мне звезду, – твердит ребенок сонный, –

      Дай, мамочка…» Она, обняв его,

      Сидит с ним на балконе, на ступеньках,

      Ведущих в сад. А сад, степной, глухой,

      Идет, темнея, в сумрак летней ночи,

      По скату к балке. В небе, на востоке,

      Краснеет одинокая звезда.

      «Дай, мамочка…» Она с улыбкой нежной

      Глядит в худое личико: «Что, милый?»

      «Вон ту звезду…» – «А для чего?» – «Играть…»

      Лепечут листья сада. Тонким свистом

      Сурки в степи скликаются. Ребенок

      Спит на коленях матери. И мать,

      Обняв его, вздохнув счастливым вздохом,

      Глядит большими грустными глазами

      На тихую далекую звезду…

      Прекрасна ты, душа людская! Небу,

      Бездонному, спокойному, ночному,

      Мерцанью звезд подобна ты порой!

      И таинственный лепет сада, и далекий свист сурков, и красный отблеск звезды, и большие грустные глаза матери – все впиталось в детскую душу. А дальше – первые вспышки «художественной лжи», ребячьей фантазии. Сам Бунин вспоминает: «…я был в детстве и отрочестве правдив необыкновенно. Как вдруг случилось со мной что-то непостижимое: будучи лет восьми, я вдруг предался ни с того ни с сего страшной бесцельной лживости; ворвусь, например, из сада или со двора в дом, крича благим матом, что на гумне у нас горит рига, или что бешеный волк примчался с поля и вскочил в открытое окно людской кухни, – и уже душой всей веря и в пожар, и в волка. И длилось это с год, и кончилось столь же внезапно, как и началось. А возвратилось, – точнее говоря, начало возвращаться, – в форме той сюжетной «лжи», которая и есть словесное творчество, художественная литература, ставшая моей второй натурой с той ранней поры, когда я начал писать как-то совершенно само собой, став на всю жизнь писателем». Об эту же пору, восьми лет, Бунин сочинил свое первое стихотворение, тоже в некотором роде «ложь», – речь шла в нем о никогда не виденных им духах.

      В отличие от Куприна, у которого в детстве обнаруживается некая надорванность, усугублявшаяся испытаниями кадетского корпуса, сиротского и юнкерского училищ, Бунин не просто эгоистичен, но и необыкновенно самоуверен, решителен и самостоятелен в своих действиях. Маленький Саша бежит из сиротского училища, его водворяют туда снова, и этим заканчивается бунт: он смиряется с многолетним казарменным