Братья и сестры. Книга 3. Пути-перепутья. Книга 4. Дом. Федор Абрамов

А тут, когда председатель под боком, много не поскандалишь, не покричишь. Да и конюх всегда на прицеле – поопасется самоуправничать.

      Худяков встретил его у колхозной конторы.

      – Долгонько, долгонько, товарищ Лукашин, пропадаешь, я уж, грешным делом, едва не маханул в поле. – Худяков указал рукой куда-то на задворки, очевидно, там были тоже поля. – Как насчет чаишка? Не возражаешь? Солнце-то, вишь, где на обед сворачивает.

      Лукашин не стал возражать – он теперь, как истый северянин, не меньше трех раз на дню пил чай, – и Худяков повел его домой.

      Ничего особенного Лукашин как раньше не находил в Худякове, так не нашел и сейчас. Мужик как мужик. Правда, сколочен крепко и надолго. Ему уж было за пятьдесят, а в чем возраст? В глазах? В походке? Ногу в кирзовом сапоге ставит неторопко, твердо – хозяин идет. Да и вообще по всему чувствовалось – корневой человек. Вагами[12] выворачивать – не вывернуть… Глубоко, как сосна, в земле сидит.

      Лукашин все время думал, кого же напоминает ему Худяков, и, только когда тот стал расспрашивать его о райкоме, решил – Подрезова. Вот у кого еще самочувствие и хватка хозяина.

      Раскаленный самовар стоял уже на столе, когда они вошли в избу.

      Лукашин поздоровался со старухой, сидевшей за зыбкой, и посмотрел на хозяина. Тот отвел глаза в сторону, и Лукашин понял: его ребенок, а не дочери или сына, который был в армии.

      М-да, с новым удивлением посмотрел Лукашин на хозяина, у него везде жизнь на полном ходу…

      Закуска к водке (Худяков выставил непочатую бутылку) оказалась самой обычной, по сезону: молодые соленые грибы и лук – свежие головки с пером, только что выдернутые из грядки, – зато житник, пестрый, мягкий, хорошо пропеченный, был на славу.

      Лукашин, с аппетитом уминая его за обе щеки, подмигнул:

      – Поучил бы, Аверьян Павлович, как такой хлеб делать.

      – А это уж к хозяйке надо адресоваться. Она у меня мастерица.

      – Да хозяйка и у меня не без рук, – сказал Лукашин. – С хозяином загвоздка.

      – У нас на Севере, товарищ Лукашин, всему голова – навоз. Наши пески да подзолы без навоза не родят… И я первым делом, когда встал на колхоз, взялся за навоз…

      – Ну, у меня навоз тоже не валяется. Но живем вприглядку. Хлеб видим, покуда он на корню…

      – Везде порядки одинаковы, – уклончиво ответил Худяков и посмотрел на старинные ходики, висевшие на печном стояке, за зыбкой, потом для полной ясности взглянул за окошко, в поле.

      Лукашин нисколько не обиделся: к делу так к делу – он и сам был не очень-то рад, что в такой день сидит за рюмкой. И потому начал прямо, без всяких подходов: выручай, мол, Аверьян Павлович, соседа. У тебя сенокос закончен, вся техника брошена на поля – чего тебе стоит дать одну жатку хоть на недельку?

      Худяков махнул рукой:

      – Ну, это пустое дело. Давай об чем-нибудь об другом.

      – Да почему пустое? – загорячился Лукашин.

      – А потому. Коня отдай соседу, а сам пешком – так, что ли? Да меня за такие дела

12

Вага – рычаг, тяжелый шест.