Герой должен быть один. Генри Лайон Олди

в горле, и стараясь не сморгнуть повисшую на ресницах слезу – но она все-таки слетела, каплей соленой росы упав на стебелек травы, согнувшийся под этой неслыханной тяжестью.

      Гермий даже не повернулся к нему, словно Амфитрионова сына больше не существовало на свете. Осторожно опустив наземь бесчувственное тело Алкида, Лукавый направился к кустам маквиса, те внезапно качнулись, расступаясь…

      И навстречу Гермию вышел Хирон.

      За спиной Лукавого еле слышно ахнул Ификл – что простительно мальчишке-смертному, то позорно для взрослого бога, но и Гермию захотелось отступить на шаг, когда он увидел непривычно суровое лицо кентавра. Косматые брови Хирона сошлись к переносице, как беременные грозой тучи нависают над горным хребтом, резко очерченный рот отвердел, в раскосых глазах обжигающе играли зарницы; под шелковистой кожей конского крупа и человеческого торса слегка перекатывались валуны мышц, четыре стройные ноги с тонкими бабками словно вросли в землю…

      Выпрямившись во весь рост, Хирон был более чем на голову выше Лукавого – Ификлу он вообще должен был показаться гигантом, – и Гермию стоило немалого труда припомнить, что он, Гермий-Психопомп, – один из Семьи и бояться ему, в сущности, нечего.

      Он попросту разучился бояться, и сейчас это ощущение поразило его своей новизной.

      – Вот, – глупо пробормотал Гермий, не в силах отвести взгляд от Хиронова лица. – Вот, Хирон… это мы. Ты же говорил – если с ними, мол, то можно без разрешения…

      Кентавр не ответил. Он пристально смотрел поверх Лукавого на неподвижно лежащего Алкида, и, словно в ответ этому взгляду, Алкид шевельнулся, хрипло застонав, – но стон внезапно перешел в такой же хриплый нечеловеческий смех.

      Гермий дернулся, резко оборачиваясь, – в этом диком хохоте он услышал предсмертный вскрик фиванского учителя Миртила, упавшего на нож, который острием вверх был закреплен в самодельном жертвеннике. Свершилось жертвоприношение, кровь пролилась на камень, Павшие на миг вздохнули полной грудью, колебля медные стены Тартара; Гермий замешкался, вслушиваясь в гул преисподней, и пропустил то мгновение, когда Алкид кинулся на него.

      От страшного удара головой в живот у Лукавого потемнело в глазах, он согнулся, хватая ртом воздух, и только руки его делали привычное дело, обхватив тело взбесившегося мальчишки и перебрасывая его… нет, совсем не так, как хотелось – через себя, по крутой дуге, чтоб только пятки мелькнули в воздухе, – а грубо, почти над самой землей, в последний момент едва удержав ставшего невероятно тяжелым мальчишку.

      Алкид упал на бок, но тут же вскочил, кинувшись к растущему рядом орешнику. Молодой ствол толщиной с запястье жалобно хрустнул, когда Алкид вцепился в него обеими руками и изо всех сил ударил босой пяткой у основания; лопнула лента пятнистой коры – и, выставив перед собой палку с белым измочаленным концом, безумный ребенок двинулся на Гермия.

      Не ведая, что творит, невинный и смертоносный, взбесившийся зверь, несчастный мальчишка, Безымянный Герой; дверь, в которую стучатся все – Тартар, Олимп, Зевс, Амфитрион, Гермий, Эврит,