Безбилетный пассажир. Георгий Данелия

силу нашу покажу,

      И выскочат из Троя четыреста героев.

      – Трой – это троянский конь, – объяснил я. – Мне тогда мамина подруга Аллочка про него рассказала.

      «Господи, что я несу!»

      – М-да… – Калатозов тяжело вздохнул. – А Чапаева Бабочкин сыграл неплохо…

      Пауза.

      – Вы сказали, любите музыку… – наконец, спросил Калатозов. – Сами музицируете?

      – Немного.

      – На фортепьяно?

      – На барабане.

      Пауза затянулась. Всемирно известный режиссер сложил руки на груди и задумался, а я с тоской смотрел по сторонам. В этой комнате мне все было знакомо: и фотография, где Калатозов снят с Чаплином (во время войны Михаил Константинович был представителем Экспортфильма в США). И тахта, покрытая шотландским пледом, и картина над тахтой – красивая молодая женщина в кресле. Женщина с картины смотрела на меня с сочувствием. Я легонько подмигнул ей: не переживай, родная. Я все понял, сейчас уйду.

      – Иностранный язык знаете? – наконец придумал еще один вопрос Калатозов.

      – Нет.

      – Вы молодой. Надо выучить.

      Я встал.

      – Обязательно выучу. Я пойду, Михаил Константинович. Извините. Спасибо.

      Калатозов тоже поднялся.

      – Я провожу.

      Он вышел со мной на лестничную площадку и нажал кнопку вызова. Загудел лифт и, не доехав до нас, остановился – перехватили.

      – Парфеноны и Колизеи стоят тысячелетия. А кино что – целлулоид, пленка. Зыбкий материал. – Калатозов вздохнул.

      – Ой, Михаил Константинович, – вспомнил я, – извините, я у вас на столе папку оставил!..

      ^{То, что сохранилось от раскадровки рассказа А. Чехова “Хамелеон”.}

      …Через десять минут Калатозов внимательно изучал содержимое папки, а я в кресле напротив напряженно ждал приговора.

      Последние дни я, готовясь к визиту, с утра до вечера рисовал жанровые картинки и сделал, как мне казалось, забавную раскадровку чеховского «Хамелеона».

      Досмотрев, Калатозов закрыл папку, откинулся в кресле, сложил руки на груди и задумался.

      «Не понравилось», – понял я и стал непослушными от перенапряжения пальцами завязывать тесемки на папке. Тесемки не поддавались.

      – Дайте мне, – Калатозов отобрал у меня папку и сделал аккуратные бантики: – Это вы сдайте в четыреста двенадцатую комнату на «Мосфильме». Узнайте, что там еще надо. На экзамене я вас спрошу, почему вы хотите стать режиссером. Ответите, как сегодня мне. Маме привет.

      – Спасибо, Михаил Константинович!

      В дверях он меня спросил:

      – А почему вы мне эти рисунки сразу не показали?

      – А вы не спросили, рисую я или нет.

      Ы-Фынь

      Прошло два месяца. За это время я сдал в приемную комиссию рисунки и все, что было положено, и с «Мосфильма» ко мне на дом пришла бумага, что я допущен к собеседованию.

      А в ГИПРОГОР вслед за ней пришла другая бумага: официальное приглашение в Китай.

      Месяцев шесть тому назад в ГИПРОГОРе появилась китаянка, которую прислали к нам на практику. Звали ее Ы-Фынь. На вид ей можно было дать то двадцать пять, то сорок – в зависимости от освещения.