Забери меня с собой. Таня Винк

тротуарам. В мае, да еще после дождя, идти в школу по прямой можно только в резиновых сапогах. Но разве сейчас это важно? Сейчас важно другое – надо спасать папу. Надо бежать домой и снова просить маму не увозить его.

      С неистово бьющимся сердцем, буквально выпрыгивающим из груди, Катя повернула обратно. Скользя, спотыкаясь, но сохраняя баланс с помощью тяжеленного портфеля, она спустилась с горки к детской площадке. Оставляя за собой комки грязи, минула гастроном, перебежала дорогу, снова влезла в грязь, чтобы путь срезать, – а вдруг мама уже уехала! – громко хлопнула новенькой металлической дверью и влетела в подъезд.

      – Катька, чего это ты так дверями хлопаешь?! – донеслось из фанерной, недавно сколоченной будки с небольшим застекленным проемом.

      В будке этой по очереди сидели Кузьминична с пятого этажа, соседка Кати по площадке, и дочка Исааковны со второго, гордо именующие себя консьержками.

      – Кузьминична, – Катина ладошка прилипла к стеклу, – мама уже ушла?

      Кузьминична, блондинка, которой перевалило уже за семьдесят, в прошлом гример Театра украинской драмы, сдвинула изогнутые, идеально подходящие к ее сморщенному, но какому-то совсем не старушечьему лицу брови и, подняв вверх большие карие глаза, задумчиво молвила:

      – Витя с Ириной и Леночкой вышли минут через пять после тебя, потом Гришка с восьмого, он сегодня выходной, на базар пошел. За ним вышел сексопатолог. – Кузьминична устремила на Катю задумчивый взгляд, помолчала пару секунд и продолжила: – Больше никто не выходил.

      – Спасибо. – Катя пошла к лифту.

      – Катька, больше дверями не хлопай!

      – Хорошо.

      – И скажи вашей Ирине, что с людьми надо здороваться!

      – Не скажу! – буркнула Катя себе под нос и нажала на кнопку вызова лифта.

      Скрипнула фанерная дверь, и Кузьминична, кутаясь в большой шерстяной платок, выдвинулась из будки. Вобрав голову в плечи и косясь на консьержку, Катя перетаптывалась с ноги на ногу, а та, в свою очередь, изучала ее ноги и почему-то не продолжила разговор про Ирину Петровну, хамоватую кобылу двадцати одного года от роду, жену Катиного брата. Мама почему-то называла ее по имени-отчеству, когда Ирки дома не было или когда с подружками по телефону болтала. Катя тоже Ирину не любила – дура она, и все. Живут под одной крышей почти три года, а Ирка так чужой и осталась. Более чужой, чем та же Кузьминична.

      – Детка, – Кузьминична тяжело вздохнула, – ты ж грязи нанесла.

      Катя насупилась и снова нажала на кнопку, хотя необходимости в этом не было – лифт уже приближался, оповещая об этом грохотом и щелчками.

      – Ты что, с такими ногами в лифт войдешь? – фальцетом спросила Кузьминична, и Катя еще больше втянула голову в плечи. – Катька, я тебя спрашиваю!

      «Да отстали бы вы, не до вас!» – подумала Катя. Тут распахнулись спасительные двери лифта и она, юркнув в исписанную и изрисованную от потолка до пола кабину, нажала на кнопку с цифрой «5».

      Дверь своим ключом она решила не открывать и позвонила.

      – Ты почему не в школе? – Мама пропустила ее в прихожую, закрыла дверь и уперла руки в изрядно похудевшие за последние месяцы бока.

      Катя моргала и теребила пуговицу кофточки. Мама смотрела исподлобья.

      – Что случилось?

      Катя не выдержала, бросила портфель на пол и протянула руки к маме:

      – Мамочка, пожалуйста, не отвози папу, не надо, пожалуйста…

      Она хотела обнять маму, крепко прижаться к ней, чтобы мама тоже обняла ее, как много лет назад в Баку, когда их вывезли на бронетранспортере за пределы города и пересадили в «газель», чтобы домчать до ближайшей железнодорожной станции. Те страшные дни для Кати стали неожиданно счастливыми – мама была ласковой, внимательной, спала рядом. Витя и папа спали тут же, на диване, который специально перетащили в спальню, чтобы вместе быть. То, не такое уж и короткое время, целых три недели января, получившего название «черный», Катя запомнила и уже никогда не забудет – тот январь в считаные дни сделал ее взрослой, потому что впервые в жизни она близко видела смерть, ошеломляюще близко – прямо под их окнами убили двух ребят, она их знала. И, как это ни парадоксально, он же сделал ее счастливой, потому что впервые в жизни она ощущала единение семьи. Уже никогда она не забудет, как мама ложилась в постель рядом с ней, сунув под подушку гранату, а папа, лежа на диване рядом с Витькой, держал в руке пистолет. Держал всю ночь и всю ночь не спал. А когда мама, включив фонарик, вела Катю в туалет, он шел за ними. Это было нормально, потому что на шорох могли начать ломиться в дверь. Было нормально наглухо занавешивать окна, придвигать к входной двери комод, так как на улице шла война, вернее, разгорался армяно-азербайджанский конфликт, и люди убивали друг друга.

      Катя тянулась к маме, вот уже почти обняла ее, но мама выбросила вперед руку, будто обороняясь, и потребовала:

      – Прекрати!

      Приказной тон отрезвил Катю и остановил слезы. Нет, она не хотела разжалобить маму, она просто не понимала, почему папа должен уехать. Вернее,