Демоны Дома Огня. Александра Груздева

в парке, не выкрали злобные и страшные бандиты (пираты, гангстеры, пришельцы – нужное подчеркнуть), ты не наследница мультимиллиардера, которую злобная тетка отослала с глаз долой, чтобы самой наслаждаться наследством и особняком на тысячу комнат, ты не принцесса из сказки, не волшебница, которой стоит только закрыть глаза и сильно-сильно захотеть оказаться в другом месте, подальше от рвотно-зеленых стен и мерзких воспиталок в белых халатах, и желание сбудется. Ты понимаешь, что родители тех, кто живет рядом, те еще сволочи, отбросы общества: алкоголики и проститутки, бессердечные и бездумные, как кукушки. Или еще хуже – люди, пожелавшие остаться неизвестными.

      Ада до последнего не верила, что ребенок может остаться один-одинешенек. Есть ведь где-то мама и папа… Ладно, допустим, папа известен не всегда. Мужчины – летучее племя. Воины, дебоширы, странники… Но мама?! Она ведь носила тебя в глубине своего тела. Она поддерживала в тебе жизнь. В конце концов, она произвела тебя на свет! Разве после этого она сможет навсегда расстаться с ребенком? Злой рок… Злые люди… Маму Ада оправдывала до последнего. Ей пообещали, что в шестнадцать лет она узнает кое-что о матери, и девушка гадала, что же ей откроется – имя, адрес, род занятий…

      – Любка-то? – переспросила раздутая синюшная женщина, сидевшая под окнами по тому самому адресу, что значился в роддомовских документах и тайно кочевал из интерната в интернат в личном деле Ады Борониной. – Давно сдохла, шалава. С хахелем очередным что-то не поделила – он ее и пришиб.

      На кладбище, через край наполненном памятниками и крестами, рос один единственно важный деревянный крест. Ада стояла возле него и не понимала, нужно ли ей плакать. Так и стояла, без особых эмоций уткнувшись взглядом в жестяную табличку с датами жизни и именем покойной: Любовь Боронина. Без фотографии.

      Вечером, как на поминках, стояла возле дома, смотрела на подогретые электричеством окна и думала, что ведь могла бы жить здесь, возвращаться из школы, со свиданий, из театра, с концерта. Вот почему у детей, гоняющих в темноте на велосипедах, или у собравшихся на лавочках с пивом подростков есть дом, а у нее нет?

      Им за что?

      А ей за что?

* * *

      В Гонконге они провели три недели. Ашера она видела за это время раз пять. И каждый раз – ночью, каждый раз – в темноте. В Нью-Йорке пробыли десять дней. Он нашел свободный вечер, и они даже сходили в театр на Бродвее, на какую-то ультрамодную постановку. Ада чуть не сгорела со стыда, потому что Ашер весь спектакль хохотал, как ненормальный, в то время как публика в зале настороженно молчала – пьеса была глупая и совершенно не смешная. Смех у Ашера был необычный, замешенный не на улыбке, а на раздражении. Он смеялся, как лаял бы волкодав, по крайней мере, так казалось Аде.

      Потом их ожидала скачка по европейским столицам. Нигде они не задерживались дольше чем на одну ночь. Ада не успевала ни осмотреться, ни погулять. И наконец, во Флоренции они остановились на роскошной вилле, которую последний раз перестраивали