Печальные тропики. Клод Леви-Стросс

разнообразный, что найти подобный можно, лишь преодолев многие тысячи километров к северу до бассейна Амазонки. Пока автомобиль взвывает на поворотах, которые напоминают уже не «шпильки», а скорее витую спираль, сквозь туман, который возвышается над нами высокой горой, я успеваю разглядеть деревья и растения, расположенные ярусами словно музейные образцы.

      Этот лес отличается от нашего прежде всего контрастом между листвой и древесными стволами. Он более темный, его зеленые оттенки принадлежат скорее минералам, чем растениям, и больше нефриту и турмалину, нежели изумруду и перидоту. Стволы же, напротив, белые или с серым оттенком подобны скелетам на фоне темной листвы. Мы ехали слишком близко к склону, так что я не мог увидеть цельную лесную картину, и я внимательно изучал детали. Растительность здесь гораздо обильнее европейской. Стебли и листья кажутся вырезанными из металла, их величественная осанка и выверенная форма прошли испытания временем. При взгляде со стороны понимаешь, что эта природа совсем иного порядка, она отличается от нашей своей внушительностью и неизменностью. Как на экзотических пейзажах Анри Руссо, живые существа кажутся неподвижными объектами.

      Однажды я уже пережил подобное ощущение во время первых каникул в Провансе, до этого посвятив несколько лет Нормандии и Бретани, растительный мир которых остался для меня неинтересным и невразумительным. Здесь же каждый вид представлял для меня особое значение. Как будто из обычной деревни я перенесся в место археологических раскопок, где любой камень являлся не элементом дома, а свидетелем истории. Я с восторгом рассматривал мелкие каменистые осколки и повторял про себя название каждой веточки: тимьян, майоран, розмарин, базилик, ладанник, лавр, лаванда, земляничник, каперс, мастиковое дерево. Каждая из них обладала особым достоинством и занимала исключительное положение. И тяжелый смолистый аромат был для меня одновременно и причиной, и доказательством более значительного и более многообразного растительного мира. То, что прованская флора донесла до меня тогда своим запахом, тропическая флора внушала сейчас своей формой. Это больше не мир запахов и привычек, не гербарий из рецептов и суеверий, а флористическая труппа, состоящая из великих танцовщиц: каждая из них неожиданно замирает в самой эффектной позе, чтобы полнее раскрыть замысел, при том, что спугнуть мгновение нестрашно – это застывший балет, чье спокойствие может нарушить только шум далеких минеральных источников.

      Когда мы достигли вершины, все снова поменялось; влажная тропическая жара отступила, и могучие сплетения лиан и скал остались позади. Вместо бесконечной сверкающей панорамы, которая простиралась от вершины сьерры до самого моря, открывается неровное, лишенное растительности плато, раскинувшее свои хребты и овраги под капризным небом. Идет моросящий бретонский дождь. И несмотря на то, что мы находимся на тысячеметровой высоте над уровнем моря, оно все еще близко.