ФЕН. Рассказ. Адам Немец

ой издательской системе Ridero

      Не хватает бумаги, в месяц у меня уходит три пачки. Так мог бы говорить творец. Я направляюсь в некоторые точки в одной машине с ними тремя- творцом, водителем и кем-то, к кому я пристегнут наручниками. Наши маршруты совпали, ведь счастье- это когда в тюрьму тебя везут долго и в машине с окнами.

      Мы едем через мою память, и мои карманы пусты. Здесь мы никогда не были вместе, а по этой улице мы гуляли летом, начинался день и становилось жарко, становилось далеко и долго для твоей больной ноги, становилось громко для чуткого уха бесчувственного сердца с деревянной скамейкой, где я просплю большую часть ближайших суток, укутавшись в пальто и посвящая два круга по камере во имя бога тепла и пробуждения. Я ищу глазами по камере ягненка для того, чтобы принести его в жертву богу твоего спокойствия. Стать певчей птицей амфетамина и не петь при операх и дознавателях, отвезите меня в мое гнездо.

      На сутки я стал божеством без сожаления, без позывов к еде, воде или туалетным делам смертных. С той божественной высоты были видны только главные лэндмарки, среди всей аморфной суши, ты и мои родители. Не творить зла- не видеть снов и уйти домой к вечеру. Жертвенные ягнята уходят домой как только могут видеть.

      Опишите себя, как точку, на графике между точками лжи, воровства и материнского инстинкта. Это и будет мерой святости, ложкой пресной каши в миске дикого хищного зверя, гниющего для увеселения стариков и детей с 10 до 18 по будням.

      И если рисунки на моей коже ничего не значат и не рассказывают историю, расходитесь- здесь будет скучно и голодно, для стольких разявленных ртов.

      Больше разговоров было, когда один знакомый паренек умер от кровоизлияния в мозг, тихо, во сне. Я ему сочувствовал, хотя его смех меня бесил, но ведь он умер скорее не от этого. В такие моменты понимаешь, что дело совсем в других вещах и, скорее всего, не в вещах. Составьте для себя формулу первостепенности важности своего самого важного и, как честным людям, придется тут же выйти на улицу голым. Но почему на улицах тогда так мало голых людей?

      – Насколько приятно вам было по десятибальной шкале? – Настолько, что я сам стал шкалой, девятым валом, штилем, тихим омутом глаз… и сотрудником тубдиспансера со стягивающейся кожей, вялым псом, попробуй побори свой стыд и импотенцию, о, воин из воинов. И, о нет, мне не тесно. Я пророс внутрь пустого дома, рыхлого снаружи и резко сырого внутри. Я принял форму отчего дома и скучаю по себе самому. Но веселитесь же и любите друг-друга во мне, я призываю вас, жители моего отчего дома. Я имею слово в себе.