Женщина-Кошка. Похитительница душ. Сара Дж. Маас

кондиционером, вместо того чтобы терроризировать улицы.

      Он хотя бы не растерял чувство юмора. В какой-то мере.

      Вот у Брюса Уэйна его вообще не было. Или он его не показал за те месяцы, что Люк с ним тренировался.

      Это его отец придумал. Тогда, прошлым летом, сразу после ежегодных фейерверков, которые его семья всегда запускала у пляжного домика в День независимости. Тогда, когда с ним это произошло.

      Люк стоял в толпе на заднем дворе с пивом в руках, а фейерверки рвались над личным пляжем его семьи – так было каждое лето, сколько он себя помнил. Но, в отличие от прошлых лет, как только в темном небе расцвели и загремели первые фейерверки, его тело сошло с ума, словно его запрограммировали, как какой-то гаджет. Он не мог сделать вдох, не мог совладать со смертельным ужасом, который его сковал. Его стреножило от ощущения, будто земля его вот-вот поглотит, будто он снова оказался в залитой кровью пустыне и его кошмар стал явью.

      Его первая масштабная паническая атака. Прямо в разгар ежегодной семейной вечеринки.

      Когда все это случилось, Брюс стоял рядом с ним. Он тут же заметил симптомы и позвал его отца, чтобы незаметно отвести Люка назад в дом.

      Когда он наконец смог дышать, когда прежний мир вернулся, а образ пустыни испарился, накопленное вылилось наружу: он не сумел их спасти. Свою команду. Он им тогда сказал, что не понимает, сумел ли на что-то повлиять в тот день, да и вообще в жизни. Его отец и Брюс сидели с ним и слушали. Будто у них других дел не было.

      Последующий диагноз – посттравматическое стрессовое расстройство: триггером в ту ночь стали гром и стрекот фейерверков, вспышки света.

      И наконец лечение: групповые встречи раз в неделю и личные сеансы каждые три дня. Это нормально – хорошо. Необходимо. Жизненно важно.

      Но его отец предложил способ лечения, который касался только его самого, Брюса и Люка. Неделей спустя они собрались в поместье Уэйнов. В тайной комнате под поместьем. Брюс тогда пообещал, что если Люк хочет на что-то повлиять, возможно, он может кое-что сделать.

      В последовавшие затем тринадцать месяцев Люк узнал много нового. О себе, о том, что его преследовало, и о человеке, который жил в поместье Уэйнов.

      Прекратив попытки уснуть, Люк свесил ноги с кровати, встал и вышел на балкон. Даже в четыре утра его кожу обволакивал липкий и горячий воздух. Он снова оглядел город, вслушиваясь, не прозвучит ли сирена. Что угодно, если только это выдернет его из кровати, из этого пентхауса. Что угодно, если это сможет занять его в эти предрассветные часы, когда – он знал это – сон к нему больше не придет.

      Ничего. Только душная жара и молчание. Даже звезды уменьшились и поблекли, а мерцание созвездий, которые он знал так же хорошо, как имена членов семьи, расплывалось через марево жары. Их названия дребезжали у него в голове – скорее непроизвольный рефлекс, чем намеренное усилие мысли: Лира, Стрелец, Геркулес…

      Люк провел рукой по коротким волосам. Он немного отпустил волосы по бокам, но все равно стригся по-военному коротко.

      Какое-то движение слева привлекло его внимание.

      Он