Несгибаемые. Борис Рогатин

м. Разве это не обязывает?.. И вот любимец его не мычит, как раньше говаривали, и не телится, а все только пытается заглянуть неизвестно в какие глуби…

      Потом однажды я понял: дело не только в неординарной личности автора. Загадка больше в неопределимом, непредсказуемом времени, в котором всем нам выпало жить.

      Трагический для России XX век не однажды пытался стереть в умах образы прошлого и навязать народному сознанию новое видение собственной истории. Родовая память страдала при этом в первую очередь. Какие там тебе пращуры!.. До родословных ли, если нынче велят забыть одно, завтра – уже другое.

      В этом смысле давнему моему другу и, несмотря на малую возрастную разницу, наставнику, а случалось – заступнику явно повезло. От предков ему досталась многозначащая, сама за себя говорящая фамилия: Рогатин.

      Не станем обижать обладателей фамилий менее выразительных, а то, бывает, насмешливых либо, прямо сказать, компрометирующих. Но вспомним!.. В седые времена пойти на зверя с рогатиной могли себе позволить только люди особого склада: и духовного, и физического. То была неписаная привилегия негромкого мужицкого рыцарства. Местом его прописки были не «бархатные» книги дворянства, а собранный потом по крупицам радетелями России народный героический эпос.

      И вовсе не случайно, я убежден, десятилетия подряд именно Рогатин стоял у истока нашего державного богатырства. Которое носит невыразительное, как бы даже скучное на нынешний взгляд название: физкультура и спорт.

      Но разве это не наше с вами здоровье? Не сбережение самого главного, какое еще осталось у нас, достояния – национальной крепости, изрядно пошатнувшейся за век жесточайших перемен?

      Бывает, не слишком задумываясь, о ком-либо говорим: это, мол, написано у него на роду. В случае с Рогатиным, убежден, так и есть. Более того. Плоть от плоти могучих предков, сам по природе рыцарь, он сознательно привносил дух рыцарства и в ту область, в которой соединяется, казалось бы, несоединимое: соленый пот и тонкий расчет. Умение стойко перенести и горечь поражения, и бремя победы.

      Думай он только о себе и о пережившей столько невзгод своей родове, старший друг мой, уверен, мог бы стать блестящим инженером, а нынче уже и богато обеспеченным шахтовладельцем. Мог быть известным ученым в многосложном горняцком деле либо уже на том поприще, на которое привел его, успешного спортсмена, не случай – сама судьба. Сколько нынче перед глазами растиражированных примеров шедрой удачи!

      Но в том и дело, что цели, измеряемой рублями, а после иностранной валютой, у него не было. Судя по всему, быть изначально не могло.

      Не позволило появиться таившееся под толщей естества артельное начало? Восторжествовало свойственное русскому человеку общинное сознание? Эта горькая, жертвенная беда наша… И – по большому-то счету – спасительная для Родины-страдалицы радость.

      Правдолюбец неукротимого тамбовского закваса соседствует в моем друге с надежностью и терпением сибиряка, не позволяющего себе опрометчивых решений. Может быть, это некая метафизическая, добытая печальным опытом поколений надвременная черта?

      Которой в первую очередь как раз безжалостное время и пользуется. Словно отмычкой: надо, мол!..

      В пору «железных прорабов» и ударных сибирских строек, которые нас не то что объединили – спаяли, бытовал такой якобы исключительно управленческий термин: «специалист по живому делу». Этими «спецами» остаются потом, как теперь понимаю, до «возвращения в Отчий дом». До перехода в иной мир. Такие «спецы» словно вбирают в себя все лучшее из прошлого, чтобы противостоять худшему в настоящем. Во имя будущего.

      Таким остается и старый мой друг и соратник. Несмотря на его сугубо гражданский статус, как раз о таких человеческих особях, свято блюдущих верность и достоинство, писал француз Альфред де Виньи в своей известной книге «Неволя и величие солдата».

      Теперь уже старого, разумеется, солдата. Так и не поднявшего руки. Но и не опустившего рук. Не сдавшегося непреодолимым обстоятельствам бойца. Покрытого, как шрамами, сеткой ветеранских морщин. С молодыми глазами извечного русского мальчика.

      Нынче, когда из уст спортивного комментатора во время горячей коллективной игры либо напряженного поединка услышишь о ком-либо восторженное «краса-а-вец!», невольно вспоминаешь своих давно поседевших сверстников: поглядели бы вы, ребятки, какими когда-то были они!

      Поймете ли, когда станете, даст бог, старше, сколько они в суровое свое время для вас сделали?! На первый взгляд малозаметного. На самом деле – как воздух для Отечества необходимого. Сделали, оставаясь сами в тени успеха. А это ведь тоже непростое умение. Не исключаю, самой высокой человеческой пробы.

      В моем дипломе журналиста в графе «профессия» обозначено: литературный работник. Сокращенно – «литраб».

      Многосложное это, но счастливое рабство заставило меня в свой час помогать знаменитому конструктору-оружейнику Михаилу Тимофеевичу Калашникову, который в лихие девяностые трудился над своими мемуарами «От чужого порога до Спасских ворот». Мне выпало стать, по сути дела, биографом удалого циркового наездника,