Одиссея Атани Дюбарри. Начало. Маргарита Мартынова

и облачка, сияющим зеркалом уползало за горизонт. По неровной узкой дороге среди полей, недалеко от Сен-Жермена, неспешно ехал закрытый экипаж, и пыль, поднимаемая его колесами, ещё долго клубилась в душном воздухе. Сидящие рядом друг с другом пассажиры кареты – молодой человек и девушка – смотрели каждый в свое окно, поддерживая, очевидно, не самый приятный обоим разговор.

      – Больше добавить мне нечего… – сказал высокий и худощавый мужчина с тонкой бородкой, и покосился на свою спутницу. Девушка промолчала, теребя рукой вышивку на платье.

      На вид ей было не более восемнадцати лет. Бледный усталый вид, тонкие губы, сжатые в полоску, выступающие скулы и низкий лоб словно подчёркивали её настроение. Могло показаться, что она только что перенесла длительное путешествие, но нет – это была всего лишь воскресная загородная прогулка в обществе старшего брата. Что она могла ответить в этом разговоре? Что выразить? Год назад их отец – известный в округе нотариус – слег с параличом, и теперь главным в доме стал сын. Она не хотела ни спорить с братом, ни соглашаться.

      – Аврелия? – полувопросительно осведомился тот, выждав паузу.

      – Да… Я тебя услышала, Филипп, – нехотя ответила она, продолжая смотреть в свое окно. – Сейчас пока только июнь…

      – Я не говорю, что заставляю, – судя по тону, тот немного смутился. – Но давай попробуем смотреть в глаза реальности… Матери нашей нет, наш отец глава теперь только формально. Я же за тебя беспокоюсь в первую очередь…

      – Я поняла, – негромко ответила та и вдруг подалась вперед. – Рене! – крикнула она кучеру. – Останови, пожалуйста, я пройдусь немного пешком! Мне хочется воздуха…

      Толкнув дверцу кареты, она спрыгнула, не дожидаясь полной остановки лошади, набрала полной грудью душного полуденного воздуха и обвела взглядом все вокруг. На горизонте темнело угрюмое здание каторжной тюрьмы, где содержались те, кому не нашлось места в более крупных острогах страны. В низине кучка арестантов, закованных в тяжелые кандалы, долбили камень. Их худые фигуры казались ещё более измученными в мешковатой тюремной одежде, мрачные лица, лишенные возраста, выражали полную непричастность к событиям вокруг них.

      Сердце молодой девушки на секунду замерло и снова двинулось в путь. Ей вдруг подумалось о том, что она тоже может иметь какое-то сходство с этими людьми. У неё тоже нет ни свободы, ни выбора. Каторжники, многие из которых еле держались на ногах, делали свою работу, не поднимая головы, и звон их цепей перемежался со звуком расколотого камня. На этом фоне упитанный надзиратель с крученой плеткой в руках показался Аврелии каким-то угрожающим. Он потягивал из фляжки воду, утирал потный лоб, и периодически покрикивал на узников чуть надтреснутым басом.

      Вдруг один из каторжников остановился и покачнулся. Инструмент выпал из его руки, и он медленно повалился ничком на серую от дробленого известняка землю, заставив своего напарника по кандалам, остановиться в растерянности.

      – Эй, падаль! Вставай! – голос надзирателя громом прокатился над долиной, и плеть с металлическим наконечником опустилась на плечи арестанта. – Быстро!!!

      Аврелия видела, как тот задрожал всем телом, но подняться не мог. Плеть засвистела в воздухе и снова ударила по худому телу.

      – Не надо! – неожиданно крикнула девушка, сжимаясь. – Пожалуйста, не надо бить его! Ему больно!

      В голосе ее зазвенело отчаяние.

      Надзиратель повернулся в её сторону и осклабился:

      – Да бросьте, сударыня! Этот скот вашей жалости не стоит! Эй! – он с силой пнул арестанта тяжелым сапогом. – Вставай, ничтожество! Видишь, барышне тебя жаль!

      – Не надо! – приблизившаяся Аврелия склонилась над каторжником. – Он встанет сам… Не бейте его… Ему просто дурно… Дайте ему воды, у вас есть вода?

      – Вода? – усмехнулся тот. – Мадемуазель, эти люди – каторжники. Это дерзкие убийцы, жестокие воры, отъявленные злодеи…

      – Я не убийца… – вдруг заговорил каторжник и поднял голову. Голос его был молодым и, несмотря на слабость, выражал упрямство. – Я никого не убивал! Это ошибка!

      В его тоне промелькнули гнев и отчаяние, к бледному лицу вдруг прилила кровь.

      – О, да! – захохотал надзиратель. – Все вы так говорите, я за десять лет службы всяких тут видел! Вставай, сволочь, прекрати валяться!

      И он снова замахнулся плетью.

      – Не надо! – снова взмолилась Аврелия, просительно поднимая руку, и опустилась на колени перед арестантом. – Не надо его бить, пожалуйста. – она достала свой носовой платок и попыталась вытереть заключенному серое от пыли лицо. – Ему надо воды…

      – Сударыня… Я свою фляжку на это пушечное мясо тратить должен? – поморщился тот.

      – Да… – неопределенно выдала девушка. Она выпрямилась, две секунды жевала губами, затем стянула с мизинца кольцо. – Возьмите. Этого, надеюсь, хватит за воду? Как его зовут? – вдруг спросила она.

      Почесав