Скорбящая вдова. Сергей Алексеев

сухою, деревянной, старик вновь в спину ткнул, невозмутимо вымолвил:

      – Ну, будет нас хулить! Крести давай!

      Все остальные же притихли и молчали скорбно, смотря на сродника и смертный одр, – должно, переживали и не внимали слову.

      – Да вам бы впору волхва позвать! Иль как в Даурии – шамана! – взревел тут Аввакум, забыв не токмо грех – и расстриженье, и опалу. – А не попа с молитвой православной! Аз есмь отец святой! И веры христианской!

      – Покликали б волхва, да где же взять? – вздохнул старик. – Едва тебя-то отыскали… Да полно, бать. Ну, пожурил, и будет. Справляй обряд. А то ведь в нашем стане дворов три десять, и в каждом – некрещеный.

      – Да ведаете ль вы, кого позвали? – утратив страх и осторожность, спросил распоп. – Кто ныне перед вами?! Невежды дикие! Ужели не признали?

      Тут лиходеи шевельнулись, позрели на него, переглянулись и виновато опустили очи. Старик пожал плечами.

      – Откуда ж знать? Не знаем… А нам и ни к чему. Коль деды завещали – мы исполняем… Ну, поп, служи давай.

      – Аз есмь Аввакум Петров! Разбойники молчали, их бабы, ребятишки и старухи в сей час и глаз не подняли. Токмо старик сказал:

      – Нам имя ни к чему. Мог не называться, так всем покойней…

      – Ужели не слыхали? – теряя сердца жар и гнев, спросил распоп. – Молва не дотекла?.. Я протопоп опальный! Ревнитель благочестья древлего! Я Никона, собаку, в спорах о вере истинной купал в блевотине, в его ж дерьме топил! И волю самого царя презрел и веры не отринул, даже когда он на колена встал!..

      – А кто там ныне царь? – степенства не роняя, спросил старик. – Иван все правит?

      – Мать честная! – сердце зашлось от изумленья. – Не ведаешь, кто царь?..

      – Да как-то ни к чему… Коль скажешь, так узнаем.

      – Эй, грешные! Кажися, помирает! – бабенка встряла в спор. – Глаза-ти закатил…

      Толпа качнулась к лавкам – детей штук шесть, родня – старуха завела причет. Костлявый козонок уж в третий раз ударил в спину.

      – А ну-ка, поспешай! Не то и впрямь примрет… Я опосля спрошу.

      Распоп не то чтобы сломался, но, гнев весь выметав напрасно, расслабился, обвял и вмиг почуял, как сердце холодеет. Не лиходей на лавках помирает – суть он в сей час умрет!

      – Не стану я крестить… Дед глазом не моргнул.

      – Почто не станешь?

      – Убивец он, разбойник, лиходей!

      – Дак промысел такой, при большаке живем по воле Божьей. – Он покряхтел миролюбиво. – А ты по сей же воле поп, и промысел – спасенье душ человеческих. Так исполняй свой рок.

      Остатки сил ушли… Уж лучше б он кричал иль топором грозился, уж лучше б шайкой всей напали, ножами бы трясли – тогда бы постоял. А тут все доводы уходят, ровно вода в песок…

      – Нельзя мне ни крестить его, ни причащать. Ни отпевать потом…

      Старик невозмутимо огладил бороду, в очах его смиренных проступила жалость.

      – А что так, батюшка?.. Запрет наложен? Инно зачем назвался?

      – Се я убил его, – признался Аввакум, не опуская взора. – Под утро на дороге разбой был, телегу грабили. Я не стерпел…

      Вся