Стреляйтесь сами, Мазепа. Виктор Васильевич Зайков

й, любил потчевать себя цирком. Чудил? Ну, что вы! Он ходил на представления с участием акробаток, наездниц, эквилибристок – всех этих грациозных искусниц и чаровниц – совершенно осознанно, но совсем не потому, что был тонким ценителем вольтижировки и разных там сальто-мортале. Не ловкостью, изяществом и молодостью восхищали его манежные дивы, а умением преподносить плоды своей тяжёлой работы так, что вокруг разливался праздник. Где такое ещё увидишь? Не в полицейском же участке! И к презрительной болтовне эстетов, что де цирк есть искусство низкое, изобретённое исключительно для черни, Мазепа относился с недоумением. Хотя в полемику ни с кем не вступал и пренебрегал обязанностью отвечать на глупое зубоскальство коллег, подметивших, что почти вся секретная агентура их охранного отделения носила откровенно балаганные клички – «Клоун», «Факир», «Жонглёр»…

      Нынешней же ночью затребовал он к себе на частную квартиру ещё и платных «штучников – «Самсона» с «Трапецией». («Штучники» – это осведомители, доставляющие сведения хотя бы и постоянно, но за плату, за каждое отдельное своё поручение). Два часа Иринарх Гаврилович поочерёдно их едко отчитывал, брезгливо помня о невозможности поступиться принципами, иначе надавал бы обоим тычков – было за что.

      Буквально накануне, заглянув в чайную Попечительства о народной трезвости, где подвизалась распорядительницей его давний «милый друг» мадам Жирмунская, он нарвался там на плевок, испачкавший ему мундир и карьеру. Об испорченном ужине и вспоминать не хотелось.

      …Белые нервные пальцы хозяйки перебирали струны гитары. Тонко сервированный стол и продуманно приглушённый свет уютного кабинета намекали на особое расположение к гостю, звали освободиться от всяких условностей. Как хотелось в этот вечер стареющему бонвивану по-юношески увлечься, потерять голову, почувствовать себя счастливым. Но, надо же, без стука, по-хамски в двери вдруг задёргалось испуганное лицо полового : «Ваше высокородие, там…» – и исчезло. Мазепа раздражённо бросил на тарелку шейную салфетку, вышел из кабинета. Постоял минуту, оглядывая пустующий общий зал заведения. В чём дело? И тут заметил, как из библиотеки выскользнул клещеногий мужичонка в шапке «буфетке». Чиркнул спичкой – закурить, видимо, хотел. Но вдруг взвизгнул как-то по-заячьи – то ли пальцы огнём обожгло, то ли офицер в голубом кителе чёртом ему показался.

      – Эй, заплатник, – поманил его пальцем ротмистр.

      Но тот не подчинился, живо сдвинул шапчонку на нос и ловко сунулся обратно за дверь. «Что тут происходит?» – зашагал Иринарх Гаврилович через залу. И вот он – плевок. Дверь из читальни – настежь. Из полутьмы навстречу Мазепе – брань и серые фигуры, двигающие локтями. Смяли. Только морозный пар у входа да запоздалая трель свистка городового. Неслыханно! Но самое скверное: он – начальник охранного отделения жандармского управления – и на грязном полу, а над ним мадам Жирмунская руки заламывает.

      «Р-ракальи!» – замотал ротмистр головой, отгоняя постыдное видение. Встал из кресла, подошёл к «Самсону».

      – Это я не вам, голубчик, хотя вы тоже заслуживаете быть наказанным. Если к четвергу фамилии негодяев, свивших гнездо в чайной на Пречистинской не станут явными мне, обещаю: жалкое ваше существование меня интересовать перестанет. А вы, Татьяна Андреевна, – после ухода «Самсона», невежливо задышал в лицо «Трапеции», – расстарайтесь любезно возобновить отношения со своим бывшим антрепренёром господином Алымовым. Не забыли ещё такого? Прекрасно. Есть сведения, что этот фигляр – ба-альшой симпатизант социалистов. И цирк свой использует не только для развлечения публики. Тобольск – городок никудышный. В нём трудно что-либо утаить. Особенно от нас. Но некоторые круги общества – вы понимаете, о чём я говорю? – как-то выпали из нашего поля зрения. Мы не знаем, какие в них царят настроения, на кого молится нынче богема. А знать бы хотелось. Особенно сейчас. Подумайте над моим предложением и своим будущим.

      * * * *

      – Что-то случилось? – встретил Танечку вывесочный живописец Палестин, в чулан которого она постучала после нервной встречи с Мазепой.

      – Ротмистр вызывал, – уклонилась от поцелуя барышня и огляделась, – Где у тебя тут присесть можно, я бы сейчас папиросу выкурила.

      Палестин смахнул пыль со старенького стула.

      – Садись сюда. А вот папирос как раз и нет, кончились. Но я могу к Алымову подняться.

      – К какому Алымову? – изумилась Танечка.

      – Тому самому. Из цирка. Он вчера вечером к соседке моей сверху, титулярной вертихвостке Жирмунской заявился. С чего бы это, как думаешь? О ней же слухи по городу ползают, ну всякие такие разные слухи.

      Танечка как-то отстранённо спросила:

      – Ты-то откуда Алымова знаешь?

      – Так он за полночь вдруг спустился ко мне, представился и пригласил присоединиться к их обществу. Ей богу, раньше никогда с ним не встречался. А тут… в карты всю ночь играли, вино пили. Ты думаешь, надо было отказаться?

      Палестин хотел ещё что-то добавить, но осёкся. За тонкой стеной комнатушки, увешанной небрежной кисти пейзажами, послышался раскатистый властный голос, требующий впустить