Каре. Вадим Васильевич Лёвин

С некоторых пор я стал ощущать на себе ее дыхание и стал к ней готовиться… Я перестал строить планы далеко идущие и стал жить настоящим. Пришло мне время собраться с мыслями и прибраться в доме своем. Я начал с главного. Я взял в руки влажную тряпочку и начал с окон души моей…

      КАРЕ

      Герман Градский был человеком в себе уверенным, если не сказать большего, самоуверенным. Уверенности же в своих силах Герману Градскому добавляло то обстоятельство, что он был человеком как состоявшимся в профессии, так и самореализовавшимся, успешным по жизни человеком. Поэтому и смею утверждать, что он к этим своим годам жил в свое удовольствие и на широкую ногу. Вместе с тем и как это, на первый взгляд, парадоксально ни прозвучит, Градский был человеком по натуре своей крайне непритязательным. Что же сделало Германа Градского вот таким вот человеком? Человеком, живущим в достатке, человеком, грезившим миллионами и в то же время не склонным к излишествам, не склонным к роскошному образу жизни? Причина этому, как я понимаю, была одна! Градский был человеком крайней азартности. Он был ненасытен в своей жажде до азартных игр. Был ли он при этом человеком ответственным? С этим вот так вот с ходу трудно определиться. Что касается его работы, то, скорее всего, был, чем не был. Что же касается всего остального, например все той же семьи, то здесь все зависело от того настроения, в котором он пребывал. Само же его настроение зачастую определялось тем, проигрался ли он нынче в пух и прах в казино или же нет. Кроме всего прочего, Герман Градский страдал одной странной фобией. Герману Градскому, можно сказать, с детских лет доставляли невыносимые страдания звуки траурной мелодии похоронного марша. Первый раз в своей жизни Герман услышал похоронный марш в возрасте шести лет, в тот самый год, когда переехал вместе с родителями в новый дом и справил там с ними новоселье. С этого времени он стал слышать похоронный марш чуть ли не раз в неделю. Все дело в том, что одно из окон трехкомнатной квартиры, в которой юный Герман теперь проживал вместе с родителями и двумя братьями, выходило на Гродненскую улицу, по которой в те годы в сторону Кунцевского кладбища шли скорбные процессии, одна за одной. Стоило только Гере услышать раздающиеся из-за окна тягучие звуки траурной мелодии, так его тут же бросало в дрожь и начинало подташнивать. Гера смертельно бледнел, а перед его глазами появлялись бесчисленные черные мурашки. Увидев перед глазами мурашки, юный Герман, не дожидаясь того, когда упадет в обморок, тут же сам падал на пол, закрывал ладонями уши, зажмуривал глаза, сворачивался калачиком и так и лежал на полу до тех пор, пока звуки траурного похоронного марша не начнут отдаляться от него. Как только звуки похоронного марша смолкали, Гера открывал уши, осторожно подползал на коленях к окну, вставал к подоконнику во весь рост и, с опаской увидеть из окна очередного покойника в гробу, смотрел с испугом сквозь него в сторону Гродненской улицы, где и видел хвост удаляющейся от него вниз по улице очередной скорбной процессии. Именно с этого времени, именно с возраста шести лет маленькому Гере и стали от случая к случаю мерещиться гробы и покойники. Кроме этого, он стал бояться скорой смерти своих родителей и высоты. Юному Гере казалось, что смерть их близка, неотвратима, и непременно не сегодня так завтра наступит. Он буквально сходил с ума, когда его мама становилась на подоконник и начинала намывать грязные окна тряпкой. Эти минуты – те минуты, когда мама, высунувшись наружу из окна седьмого этажа, намывала окна, становились для него невыносимой и ни с чем несравнимой пыткой. Намывая окна, мама изворачивалась так, что умудрялась стоять одной ногой на жестяном отливе, при этом чуть касаясь другой ногой подоконника. В такие моменты у Германа начинала кружиться голова, и ему казалось, что вот-вот мама оступится, поскользнется, не удержится и полетит с истошным криком вниз головой. Чтобы не увидеть этого, Герман разворачивался к окну спиной, затаивался и старался не дышать до тех пор, пока мама не вымоет окно и не соскочит после этого с подоконника на пол. Мама Германа имела привычку намывать окна в квартире каждый год и, как правило, весной, поэтому-то Герман и недолюбливал весну. С годами Герман все больше и больше опасался за жизнь своих родителей, предчувствуя их скорую смерть. Можно было смело и без каких-либо натяжек считать Германа Градского натурой впечатлительной, склада ума мистического, страдающего, ко всему прочему, не только навязчивыми фобиями и комплексами, но и свойственной многим горделивым и тщеславным натурам манией величия. Не трудно себе представить, что творилось в душе у Германа, когда его в возрасте десяти лет, уже после того, как приняли в пионеры, повезли вместе со всем классом в Мавзолей на Красной площади. Он смотрел с сосредоточенным выражением лица в сторону резвящихся одноклассников и искренне недоумевал: «Чему они так радуются? Ведь их же не в кино, не в цирк и не в зоопарк везут? Чего здесь хорошего на покойника в гробу смотреть? Как им всем не страшно?» В очереди к Мавзолею Герману пришлось стоять недолго, не больше часа. Но и этого времени ему вполне хватило для того, чтобы в самошном деле соприкоснуться с тенями и в полной мере ощутить на себе дыхание загробного мира, все его, так сказать, прелести. Первые ведения стали посещать Германа еще в метро, когда поезд въехал в короткий тоннель, который начинался сразу после станции метро «Кутузовская». Именно