Холодная зона. Яна Завацкая

так же, как и говорить. Прошли годы – как он жил все это время? Питаясь через трубочку? На следующий день с утра Рея разбудил физиотерапевт и проделал с ним упражнения – руками, ногами, а потом помог Рею сесть на краешек кровати.

      От вертикального положения закружилась голова. Рей закрыл глаза, но потом, открыв их снова, стал с любопытством разглядывать палату.

      Бернский центр был ультрасовременным. Рей увидел приборы, мониторы, непонятные гаджеты футуристического дизайна. На стене висела копия Ван Гога в рамке – улица, освещенная фонарями, кафе. По ассоциации вспомнился Амстердам – когда они познакомились с Тимо; кстати, если прошли годы, то вспомнит ли его Тимо вообще? А Дженни? Не факт. Кстати, они его и в Кельне не очень-то навещали, когда он умирал. Но там, наверное, мать постаралась. Она на дух не переносила ни Дженнифер, ни тем более Тимо.

      А в Амстердаме было клево, с тоской подумал он вдруг. После двух джойнтов улица плыла, как корабль в шторм, и казалось, из-под ног поднимается туман. Тимо обнял его за плечи. Гостиница была маленькой и стремной, с обшарпанными стенами, и с Тимо это было так остро, так всеобъемлюще, будто первый раз, из-за стены пахло турецким кебабом… Воспоминание вместе с чувствами нахлынуло так сильно, что Рей покачнулся. Физиотерапевт уложил его обратно в постель.

      Дальше была очередь врачей. Двое – мужчина и женщина – осматривали, ощупывали его, водили над кожей какими-то приборами. Потом мужчина-врач удалил мочевой катетер.

      Все они тут говорили по-английски. Врачи, персонал по уходу, психолог, темнокожая уборщица, которая явилась в палату с моющим роботом и запустила машинку. Рей прекрасно помнил, что в Швейцарии всегда можно было обойтись немецким или французским.

      Что-то здесь было нечисто, что-то не так. Он начал беспокоиться. Но к полудню явилась психолог. Рей сразу взял быка за рога.

      – Сколько лет прошло? Какой сейчас год?

      Психолог внимательно посмотрела на него. И ответила:

      – Сейчас две тысячи восемьдесят четвертый год.

      Рей молчал примерно полминуты. Психолог ничего не говорила, давая ему возможность прийти в себя.

      – Это же бред, – наконец произнес он, – вы издеваетесь? Я же не мог проспать семьдесят два года! Мне уже было бы сто!

      – Вы не проспали это время, – жестко ответила психолог, – вы были мертвы, Рей. Вы умерли в 2012 году. Ваша мать сразу же подвергла ваше тело погружению в холодовой анабиоз. Это оказалось правильным решением – сейчас мы получили возможность оживить вас.

      – Шайсе, – выдавил потрясенный Рей. Психолог продолжала.

      – Вы должны понять, что всех тех, кого вы знали, уже нет в живых. Единственный родственник, который сейчас жив и готов встретиться с вами, – ваш племянник Энрике Коэньо-Гольденберг. Вы помните его?

      – Помню, конечно. Но он же совсем шкет… – вырвалось у Рея, хотя уже была ясна абсурдность этой мысли. Энрике. Черноглазый карапуз, сын сестры, выскочившей замуж за испанского футболиста. Мать она этим, конечно, не осчастливила, хотя ее кумир владел кругленьким состоянием.

      – Сейчас