Свет мой. Том 2. Аркадий Алексеевич Кузьмин

т все, стараясь превзойти и саму себя; она-то избранно все предопределяет в жизни так-то со своей обычной необычностью, идущей с людьми рядышком – вот рукой подать. Но нам не уследить за тем. И хотя мы аукаемся с ней, играем в относительность по совести своей остаточной.

      Впрочем, очевидно: все мы на миру, забавно пыжась и желая перещеголять друг друга в богатстве и дури, расстраиваем свои города-миллионники и культивируем образ нормального семейного уклада; однако и стихийно вдруг сметаем все это прочь, не желаючи ничего и никого, прем куда-то в диком буйстве. Раз за разом. Стало быть, охотно утверждаемся в силе роковой. Никак не просветляемся в разуме.

      И ведь вот находятся поводыри! И ныне они еще есть, что страшно! От них страдает большинство людей.

      Нет, Павел как раз не был никаким активистом, он был никем – вольным выходцем из народа, но ни ученым, ни полководцем. Он удержался в жизни особняком и был самим собой, и никем иным – что говорится, ни крапивой, ни васильком, а скорее светлым горьким одуванчиком, растущим везде! На виду.

      Им никто не помыкал, не покомандовал по-настоящему. Может, попросту никто не успел.

      Ко времени блокирования Ленинграда немецко-финскими войсками Степину исполнилось тридцать три года – возраст по годам, согласимся, вполне солидный; тем не менее он сам уже состоявшийся инженер-практик, в своей душе чувствовал какую-то неспособность или неготовность осмыслить соответственно по-мужски это значение, чтобы уже теперь все думать и делать многозначимей, решительней и серьезней, чем было прежде, подобно всем окружающим мирянам, преисполненным того самого – это характерно выражалось и на их лицах. Павел сравнивал их с собой. Говорил самому себе: «Я, верно, пень-колода. Мне бы еще в белых брюках пофорсить…»

      Он, значит, не хотел поступиться желанием любить или не любить то-то и то-то, а главное: он сторонился от каких-то значимых событий, могущих его увлечь, заставить вертеться чертовски, как всех, туда-сюда. Да, рядом с ним не было ведущих и позже, кроме любезных советчиков-попутчиков, – он их напрочь (интуитивно) обходил стороной.

      Естественно же: с той поры, как Павел, будучи юношей, сбежал из родительского дома главным образом из-за острой нелюбви ко всякой черной и грязной работе, он отлынивал от нее и потом, и получив университетское образование. А утверждался затем в эпоху своего возмужания, которое никак не заметил в себе, хотя бы в образовавшейся семье за счет кулаков. Особенно много позднее, когда уже инженерил в структурах новообразованного при Хрущеве Совнархоза.

      Итак, к сути. Степины, стало быть, вернулись с дачи домой на Кирочную улицу 25 августа 1941 года, а буквально назавтра – 26 августа – наступавшие немецкие части перерезали рокадную московскую железную дорогу, тем самым замкнули кольцо блокады вокруг Ленинграда. В военном союзе с финнами. Финские войска захватили Карельский перешеек и вышли к Ладожскому озеру. Несомненно это союзники согласовали и скоординировали меж собой также свои боевые действия и планы для того, чтобы в конечном счете уморить голодом многомиллионное население города, по численности даже превосходящее население всей Финляндии. Распинаться ныне о миролюбии финских парней тут кощунственно.

      И сколь же чудовищно и извращенно это решение бывшего русского генерала Маннергейма таким образом услужить народу Финляндии в альянсе с Гитлером…

      Рыльце в пушку, как говорится, и у многих европейцев – их полчища, гонимые нацистами и жаждой геройства и поживы, тогда вкупе с немецкими войсками безоглядно пали на безвестных наших полях. Да, считаю уместным напомнить об этом европейцам – ангелам в собственных глазах. Для вящей ясности, по-моему, должно бы по всему периметру наших западных границ установить стелы с вестями о том, сколько «гостей» из какой страны пожаловал к нам с оружием и сколько их погибло. Тут бы и удальцам прибалтам, прислужникам Гитлера, нашлось место: они, защищая свою родину от большевиков, все же плутали в наших областях и расстреливали евреев и русских.

      Тем не менее, до сих пор западные журналисты ерничают открыто: надо же, в этой войне Сталин ловко оболванил Черчилля и даже Рузвельта в битве за целостность Европы, боролся за жизненное пространство в ней! Вольно трактуют трагедию и нашу победу, как всего-то игру в поддавки трех вождей-союзников.

      II

      В блокированном городе было несладко: сразу ощутимо ухудшились для горожан жизненные условия, включая и рабочие режимы на предприятиях; это все тотчас почувствовали на себе, в том числе и Степин, осознанно стеснившийся в своих эмоциях. Естественно, возникла общая неразбериха во всем. И как-то разом сместились все прежние понятия. Что-то упустилось само собой. Остро ощущалась убыль людей по разным причинам, а особенно – квалифицированных рабочих рук, новаторов производства; кто-то, страхуясь, выехал из города, а кто-то не сумел своевременно вернуться сюда с дальних дач, вследствие чего трагично – уже надолго или навсегда расстался со своими близкими и квартирой. Все ужасно.

      В этих тяжелых условиях Степин, как все, к тому же как инженер, отвечавший за доверенный ему участок работы на спецпредприятии «Большевик», где выполнялись военные заказы, следил