С черного хода. Александр Башибузук

Die Fresse zur Mauer![1]

      Это я понимаю. Мордой к стене, значит. Языком вражеским владею свободно. Спасибо Мирре Исааковне, моей учительнице в детдоме. Она мне говорила, что способный я. Бутербродами подкармливала… Дай Бог ей здоровья. Да и в училище тоже постарались, хотя произношение не ставили. Не тот факультет. Но на карандаш взяли, отметили, что курсанту Ротмистрову легче всего поставить гамбургский акцент. К тому же в плену хочешь не хочешь и китайский выучишь. Когда репетиторы уроки прикладами и плетями подкрепляют, все очень быстро учатся. Условный рефлекс на пендюлины вырабатывается. Мля, педагоги, в душу вас ети…

      С пронзительным скрежетом отворилась дверь, затем протопали чьи-то башмаки по кафелю. Опять скрежет и жесткая команда за дверью:

      – Rührt euch![2]

      Я обернулся и увидел, что вернулись сокамерники. Четверо нас в камере. Обычной крошечной тюремной камере, хотя после завшивленного барака в лагере она по комфорту мне напоминает апартаменты люкс в гостинице «Метрополь». Бывали, знаете ли…

      Стены, крашенные шаровой краской, покатый низкий потолок, мощная железная дверь с прорезанной кормушкой на петлях. На полу кафель и две двухъярусные шконки, сваренные из массивных железных полос. Забранный в решетку негасимый, тусклый плафон над дверью. Да еще умывальник и параша. Комфорт, ептыть…

      – Ну что? – не утерпел Рудик.

      – Дай пожрать! – со злостью буркнул на него Камиль и с лязгом запустил ложку в тарелку.

      Губайдуллин Камиль. Татарин из Казани. Лейтенант танкист. С самого начала войны в плену. Аккурат двадцать шестого июня его БТ сожгли. С тех пор и мыкается по лагерям. Вступать в татарский освободительный батальон отказался, хотя и крепко ненавидит советскую власть. Десятый сын какого-то там бая. Сам признался. Падла… В общем, мутноватый товарищ, да и злющий как собака, но только за то, что не стал предателем, достоин уважения. Сейчас его, наверно, даже родная мама не узнает. Обгорел сильно. Все лицо красными страшными шрамами взялось…

      – Нормально, Рудька. Не кипешуй. Будем жить… пока. А ну дай-ка мне мою шлемку. – Улыбнулся Рудику невысокий кряжистый мужчина. Хотя сейчас кряжистым его можно назвать только с большим преувеличением.

      Это Хацкевич Иван Иванович. Белорус. Строевая косточка до мозга костей. Старшина пограничник. Коллега по наркомату, едрить… Уже мужик, сорока лет, повторивший судьбу тысяч пограничников в первые дни войны. Обороняли они свою заставу до последнего патрона, а потом оставшиеся в живых пошли в штыковую атаку с прогнозируемым исходом. Хотя вот Иваныч выжил. Но повезло ему или нет, сразу не скажешь. Это для кого как.

      Хацкевич мужик основательный, неторопливый в словах и движениях. И спокойный как слон. Вот и сейчас неторопливо загребает ложкой пюрешку, хотя дико голодный, как и мы все.

      – Тоже на медкомиссии были? – с непонятной надеждой опять поинтересовался Рудик.

      Рудик… Звонковский Рудольф Валентинович. Высоченный, почти два метра, нескладный парень с длинными

1

Внимание! Мордой к стене! (нем.)

2

Вольно! (нем.)