Тринадцать подвигов Шишкина. Олег Петров

и не хрен киснуть! – подытожил Шишкин-младший. – Сам залез в короб. Значит, тот ещё груздь… Кстати о коробах! Которые маман для него барахлом и всякой утварью набила. Обещали же вскорости привезти. Маман-то небось уж нетерпением изошла – глянуть, как тут сы́ночка обустроился… Что она там говорила про «приживальца» и Ваньку Жукова двадцатого века?..»

      Он продудел, раздувая щёки, нечто бравурное – типа «Тореадор, иди смелее в бой!» – и для закрепления оптимистического состояния духа прозомбировал себя: «Будет ещё, будет, дорогой Александр Сергеевич, и на твоей улице праздник!»

4

      Вот что бы ни твердили законченные материалисты про объективную реальность, но мысль человеческая передаётся-таки на расстояние. Ну, разве что, пока в этом возможно убедиться в сфере интимно-родственных отношений.

      Праздник-то грянул! В последнюю августовскую субботу.

      Накануне, не столько надрываясь над план-конспектами, сколько карауля окончательное превращение дров в печке в безопасные угли, Александр засиделся далеко за полночь.

      В одиннадцатом часу дня исцеляющий сон молодого сельского интеллигента нарушили властные звуки автомобильного клаксона.

      С трудом оторвав голову от подушки, Александр взглянул в окно.

      «Оп-ля-ля! Да никак родня подкатила!»

      Натянув треники и куртку, он выскочил за калитку, у которой стояли Шишкины-родители.

      За их спинами зеленела «персоналка» Шишкина-старшего и таращился фарами тупорылой, цвета хаки кабины «уазик»-грузовичок с битком набитым кузовом, тщательно увязанным брезентом.

      – Ну, здравствуй, сын! – протянула руки Альбина Феоктистовна.

      – Мама! Папа! – поочерёдно обнял родителей обрадованный Александр. – Вот не ожидал!

      – А я-то рассчитывал на хлеб-соль, оркестр! – прогудел Шишкин-старший, величаво озирая окрестности.

      Потом перевёл глаза на ворота, глянул через раскрытую калитку во двор и поморщился:

      – Тебе кто так бестолково чурок навалил?

      – В смысле? – не понял Александр.

      – Не в смысле, а в полном его отсутствии! – рокотнул отец. Снова оглядел ворота. – А-а, ну понятно… Здесь свалили, туда перетаскали… Нет бы ворота освободить… Болодя! – обернувшись, позвал своего водителя. Того, вообще-то звали Володей, но в громовых устах бати отчётливо звучала не третья, а вторая буква алфавита. – Болодя, скажи Михаилу, пусть к калитке задом сдаёт. Во двор не въедем, с улицы таскать придётся.

      Лениво потягиваясь, «Болодя» подошёл и заглянул в калитку – самолично убедился, что облегчить предстоящий объём работ не выйдет. Помрачнев, направился к «уазику» и буркнул пару фраз покуривавшему в кабине коллеге. Незамедлительная лаконичная вербальная реакция последнего на услышанное завершилась невнятным: «…мать!»

      Грузовичок загудел, неуклюже развернулся поперёк улицы и, дрожа, видимо, от негодования, сполз задними колёсами в подобие уличного кювета, потом, уже с натугой заревев двигателем, подтянулся задним бортом к калитке.