Пруд Линденборга. Уильям Моррис

ие писать и писал до тех пор, пока серый рассвет не наполнил мою комнату. Тогда, погасив свечи, я отправился в постель – не без страха и лёгкого трепета, ибо рассвет приносит с собой странное одиночество. Вот что у меня получилось.

      Итак, в ту глухую и тёмную ночь, когда, невзирая на майскую пору, за окном завывал северный ветер, жутко было в лесу, где под таинственный скрип ветвей торопящемуся вперёд путнику являли себя странные силуэты, ещё более кошмарные, оттого что глаз едва угадывал их; жутко было и на просторной равнине, где могучий ветер покорял всё собственной воле; жутко было и на реках, пробиравшихся меж болот, ползших сквозь ивняки, звеневших на шлюзах едва слышной за порывами ветра капелью.

      И всё же нигде не было столь жутко, как на берегу сего покойного тихого пруда.

      В полном изнеможении я рухнул возле него на землю, утомлённый сражением с ветром и весом несчётных фатомов[2] отягощённого свинцом троса, который теперь лежал возле меня.

      Несмотря на всю свою свирепость, ветер не мог всколыхнуть свинцовые воды этого страшного пруда, защищённого крутыми берегами – сложенными жёлтой глиной, пропитанной водой, на которой там и сям проступали кошмарные и призрачные сине-зелёные полосы.

      Рассказывали, что человеку не по силам измерить его глубину; тем не менее, по окружности этот водоём зарос зеленью и камышом – и всё же стебли и листья здесь не благоденствовали, как им положено; не умирая и не возобновляясь, они торчали неизменной жёсткой щетиной… Зелень да камыш, плоское и круглое, стебли да листья чередовались друг с другом. Возле меня над берегом поднимались два деревца; безлиственные и уродливые, они, казалось, и созданы были лишь затем, чтобы их голые ветви в подобную ночь трепал дикий ветер; другого дерева здесь нельзя было отыскать и за целую милю.

      Конечно, тогда, тёмной ночью, окрестностей я видеть не мог, но прекрасно знал, что всё здесь находится на своём месте, потому что долго изучал этот пруд дневной порой, пытаясь разгадать его тайну; много часов провёл я здесь, счастливый тем счастьем, которое позволяет забыть о прошлом. И даже в ту ночь… разве не слышал я диких завываний в ветвях этих деревьев, каких не приводилось мне слышать в лесах и кронах ни до, ни после того времени? Разве не видел я этих теней на зловещей водной глади? Разве не слышал я, как подхваченные ветром камыши стучат друг о друга – как плоское ударяет по круглому? Разве не мог я слышать шёпот ключа, неспешно пробиравшегося сквозь глинистый берег!

      Холодный, промозглый ужас, вселявшийся этим местом, одолевал меня; я никогда не бывал здесь по ночам, ведь никто давно уже не приходил сюда в ночное время, и вот, выбрал для своего прихода именно это время суток. Один только глазок луны на небе сделал бы местность вокруг похожей на ту, какой она бывает днём; к тому же отблески лунного света на воде прекрасны всегда; будь на небе звёзды, я сумел бы представить себе те времена, когда окрестные поля ещё не утратили свою красоту и плодородие, – такие времена были, я в этом не сомневаюсь: здешние травы перемежались первоцветами, а среди золотых колосьев алели россыпи маков; времена те были памятны звёздам, но неведомы нам, и не увидеть их вновь ни нам, ни светилам небесным – безвозвратно канула в прошлое та пора!

      Ах! Что это коснулось моего плеча?

      Вижу, всего лишь сухой листок.

      Да, но оказаться здесь из всех дней в году именно в ночь на восьмое мая, в ночь того жуткого дня, когда десять лет назад я убил его! Пусть и заслуженно, ведает Бог, – но как ужасно всё сложилось.

      Ещё листок! И ещё!

      Странно, ведь эти деревья, по-моему, засохли не меньше века назад. А как ревёт ветер – словно бы я ещё иду навстречу ему… Ох, да я и в самом деле движусь!

      Выходит, что я вообще больше не там, не возле пруда? Где же тогда? Вот и деревья; нет, это молодые дубки – те самые, с которых ветер несёт ко мне прошлогодние листья.

      Тогда, значит, я уснул по дороге к озеру и ещё нахожусь в пути. Но откуда здесь молодой лес? Должно быть, я заблудился, ничего похожего мне просто не приходилось видеть. Ладно, упрямец, иди вперёд.

      Сноски

      1

      Бенджамин Торп (1782–1870) – английский филолог, специалист по англосаксонской литературе и мифологии, переводчик многих средневековых произведений, в том числе «Старшей Эдды», на английский язык. Наиболее известный его труд – «Нордическая мифология» в трёх томах – представляет собой критическое обозрение народных сказаний Скандинавии, Северной Германии и Нидерландов.

  &

2

Фа́том, или морская сажень, – английская мера длины, равная 6 футам или 1,83 м.