Цветы мертвых. Степные легенды (сборник). Н. Русский

заводи! – Песенники подтянулись, запели, но без прежнего увлечения. Песня снова сама замолкла.

      По селу бродили казаки. Ехавший впереди одного эскадрона командир спросил:

      – Это не вашего там хлопнули?

      Подтянувшийся казак щелкнул каблуками и с особой отчетливостью отрапортовал:

      – Н-ник-как нет, ваш-высоко-бродье. У нас энтими делами не займаються.

      – Ишь, ты! Какие вы. А сам, наверно, только что курицей закусил?

      Казак, поддавшись простому обращению с ним офицера да еще чужого, невольно потерял подтянутость и попросту, по-мужицки разведя руками, сказал:

      – Так ить ваш высоко… ить война. В ней война и курам и бабам. Она всех кладет под одни ряд.

      – Значит: «а ля гер, ком а ля гэр»? – сказал ротмистр. Казак, ничего не поняв, все-таки не растерялся и повторил скороговоркой:

      – Так тошно, ваш-бродь, лагэр, калягэр.

      Ротмистр не удержался от смеха и, повернувшись к своему любимцу-трубачу, спросил и его мнения по этому поводу:

      – Ну, а ты как, Чернуха? Одобряешь это дело?

      – Так точно. Как же его не одобрять? Война. Известное дело, – и, почувствовав вольность, обратился к казаку:

      – Скажите, пожалуйста, а что тут бабы не кусаются?

      – Которые без зубов, не кусаются. А вам на што? – ответил казак.

      – Да поцеловаться бы, что ли, с голодухи.

      – А ты бы с мерином своим поцеловался. Гляди, какой он у тебя губастый, что твоя девка.

      В драгунских рядах и среди стоявших среди улицы казаков послышался смех. Трубач, уже смущенный неудачей, будто так себе, ни для кого, ответил:

      – Дюже слюнявый черт, а то бы…

      Солдаты еще громче расхохотались.

* * *

      Впереди, скрываясь за естественными насаждениями возле дороги, расположились орудия и артиллеристы. Какой-то канонир, вынув из зарядного ящика балалайку, надринкивал на ней:

      «Выйду я на реченьку, посмотрю на быструю.

      Унеси ты мое горе, быстра реченька с собой…»

      Солдаты грустно слушали. Тут же стояли казаки и молодая галичанка с грудным ребенком. Ребенок сосал твердый солдатский сухарь и рассматривал солдат. Его гладили по головке, совали ему из карманов почернелые куски сахару. Каждый, конечно, давая, вспоминал и своих, таких же сопливых и чумазых, и чудилось им, что-то родное в этом ребенке, тянуло к нему, как и к этой немудреной песенке, что наигрывал артиллерист.

      Мимо верхами проезжало два штабных офицера. Один генерального штаба с георгиевским темляком на эфесе шашки, другой в форме главного штаба. Вестовой их ехал позади.

      Впереди шел бой. Оттуда доносились явственно грохот разрывов и пулеметная трескотня. По деревне проходили легкораненые, видимо, в этом бою. Запыленные, грязные, давно не мытые лица хранили усталость и только что пережитый страх боя. У некоторых лица забрызганы кровью. На повязках густые коричневые пятна запекшейся и засохшей крови.

      Полковник главного штаба продолжал, видимо, начатый, разговор:

      – Так э, вот, капитан, – обратился он к офицеру генеральная штаба. – Эта самая