Опоздавшие к лету (сборник). Андрей Лазарчук

сгибаясь под тяжестью сегодняшнего дня, и больше всего ему хотелось сейчас упасть и никогда уже больше не подниматься, но встречи, отпущенные ему судьбой на этот путь, еще не все состоялись, и вскоре сверху его окликнул очень знакомый голос, и Петер, наверное, просто ждал подспудно, что этот голос когда-нибудь окликнет его, потому что не удивился, не обрадовался и не испытал вообще никаких эмоций, а просто сказал:

      – Я к тебе туда не полезу. Спускайся и поговорим, если хочешь.

      Сверху упала веревка, и по веревке ловко, как большая грязно-зеленая обезьяна, спустился Баттен.

      – Привет, – сказал Баттен добродушно, но взгляд его был настороженный: а как воспримет бывшее начальство появление блудного техника?

      – Решил отлежаться? – хмуро спросил Петер. – Умнее всех хочешь быть?

      – Всех-то – не получится, – сказал Баттен. – Как, например, умнее генерала можно оказаться? Но в меру сил и способностей…

      – Тебе чего нужно? – спросил Петер. – Ты говори, а то я не могу – устал, как не знаю кто.

      – Холодает, – сказал Баттен.

      – Ладно, – сказал Петер, – придумаю что-нибудь.

      – Придумай пару бочек солярки, – сказал Баттен. – Жратвы мне на полгода хватит, а вот если морозы…

      – Заскучаешь за полгода-то, – сказал Петер.

      – Нет, не заскучаю. – Баттен потупился. – Ко мне друзья заглядывают, то-се… За полгода тут все кончится, это уж точно. Еще чуть-чуть – и завалится этот мост к энной матери, как его медленно ни строй. Ивенс этот такой строитель, что не дай бог его в скорняки: из снега тулуп сошьет и за соболий продаст – ловкач! Смотрю я на него из своего далека – и прямо сердце ноет: ну почему я так не умею?

      – Думаешь, ловкач? – раздумчиво сказал Петер.

      – Ловкач, – уверенно сказал Баттен. – Уж я-то чую.

      – Зря ты нас бросил, – сказал Петер. – Период пошел сложный, воевать нам приходится на два фронта, а у тебя рука легкая.

      – Ты, старик, никогда хорошим нюхом не обладал, – сказал Баттен. – А я всегда чую, когда начинает порчей шкурки подванивать.

      – Станут они тебе шкурку портить, – сказал Петер. – На кой ты им – мараться?

      – Ты как вчера родился, – сказал Баттен. – Я вообще на тебя изумляюсь, как такие субъекты до половой зрелости доживают? И зачем, главное? Был бы себе ребеночком, умненьким таким – на радость папе с мамой. А то вырос, майором заделался… пардон, прими мои поздравления, я ведь не успел тебя тогда поздравить? Или успел? Впрочем, не помешает и лишний раз… так вот – вырос, заделался подполковником, пост такой значительный: Заготовитель Правды, Поставщик Двора Его Императорского Величества! Эх, Петер, Петер…

      – Что «эх»? Почему мне все говорят «эх»?

      – Да ведь ты же ни черта не видишь вокруг себя. Ты ни черта не понимаешь, не чуешь и не чувствуешь. Ни черта не слышишь. У тебя всегда такая гордая рожа, будто тебе под нос кусочек говна подвесили. Ты к людям-то присматривался когда-нибудь? Не к тому,