Неведомо зачем. Анна Бру

американском её доме есть рояль. Старинный, девятьсот двенадцатого года, известной в мире фирмы Wurlitzer. Сработанный прекрасно, на века, с чистейше правильным и бархатным звучаньем. Не просто инструмент, а верный друг.

      Дорога странствий, ветер перемен – для поэтессы это звуки не пустые.

      Она вдруг может неожиданно сорваться, поселиться в штате Мэн, почти что рядышком с Канадскою границей. И долго добираться на работу в город Хултон, где исполнять с большой отдачей долг врача. Жить переменчивою жизнью, напряженной.

      Или поехать в Калифорнию, где жить на островке, в не очень часто Тихом океане. И по длиннющему надежному мосту опять же долго ехать на работу в Сан-Франциско.

      Во всех дорогах, будь то путь в центральный Денвер, иль переезд в далекий Новый Орлеан, за ней повсюду поспевал её рояль, как ни мучительна была транспортировка.

      Она из тех, кто распознал, что жизнь – искусство, а не зачитанный до дырок манускрипт.

      А у черёмухи в Машковом переулке

      Уж набухают изумрудные листы

      Я отправляюсь по бульварам на прогулку

      Надев браслеты из кудрявой бересты

      И напоследок – поэтесса Анну Бру нередко пишет прозу – по-английски. Один из первых её опытов – рассказ, она показывала Курту Воннегуту. И получила одобренье «В добрый путь».

      Возьмем эпиграф – он поставлен не случайно. Ведь те стихи для Анны жизненное кредо. Не богохульствуя, не делая привычек, а искренне и просто – просто жить. Чтобы сказать уже когда-нибудь потом, как у Цветаевой в конце стихотворенья:

      Гляжу и вижу одно – конец,

      Раскаиваться не стоит.

Павел Козлов

      «Явилась я с далекой Андромеды…»

      Явилась я с далекой Андромеды

      Без чемоданов, сумок, барахла.

      Обутая в резиновые кеды

      Гляжу на золотые купола

      Я световые версты нанизала

      На чётки, что купила в Бухаре

      Я помню, как девчонкой приезжала

      На площадь трёх вокзалов на заре

      Москва ещё жива, как прежде – дышит

      В морозном воздухе струится пар из труб

      Что смотрят ввысь. Мотор ревёт и пышет

      Ещё секунда, и к созвездиям рванут

      В столичных улиц супергибкую поверхность

      Втопчу я снег упругим башмаком

      А после ринусь в вековую бесконечность,

      Простившись с тяжестью московских катакомб.

      «Давно родившись, медленно и в муках…»

      Давно родившись, медленно и в муках,

      В день осени, дождливый и сырой,

      Очнулась я в дешёвых серых брюках

      На лавочке в метро, на «кольцевой».

      Глотая жёлтый полумрак туннельный

      Держусь за поручень, как птица за червя

      Дыханье моей музы из вселенной

      Я чувствую у своего плеча.

      Локомотива электрическая сила

      Меня уносит, может – навсегда.

      С туманных сопок где-то на Курилах

      Луна глядит раскосо на меня.

      Она подмигивает белыми глазами

      Такая праздничная в облачном манто

      И полускрытая за теми облаками,

      Скрывает оспой поражённое лицо.

      Прощай Цветной бульвар, моё почтенье!

      Бубнят в аллее сонно циркачи.

      Пьют пиво с воблой после представленья

      Свободного паденья короли.

      Вино

      Спасибо предкам, что придумали вино.

      Мы знаем наперёд, что в гроб дубовый

      Традиций старых следуя законам

      Нас упакуют строго, все же – но…

      Мы продолжаем и продолжим пить вино

      Поскольку плоти вечной жизни не дано.

      «В абсурде фиолетовой ночи…»

      В абсурде фиолетовой ночи

      Ножи в тортах торчат, как минареты.

      Из спичек воздвигаю я Кижи

      В дыму твоей последней сигареты.

      Пластинка нашей пламенной любви

      Проиграна на скорых оборотах.

      Шрапнель ещё свистит из-под иглы,

      Минуя сердце, отупевшее в заботах.

      Но ты – ты преподносишь мне цветы

      В залог привычного земного постоянства,

      Как будто свет давно исчезнувшей звезды

      В таинственном космическом пространстве.

      Мы обнимаемся. В объятьях – осторожность,

      Страсть