Путь диких гусей. Вячеслав Софронов

лицо вниз. И как две степные дороги – две глубокие морщины через лоб. Бритая голова, покрытая чалмой паломника. Штопаный и грязный дорожный халат. А под ним стальная паутинка кольчуги. Она, как вторая кожа, всегда на нем. И днем и ночью.

      У пояса небольшой кинжал, обычный, незатейливый. На безымянном пальце бронзовый перстень. На нем – падающий на добычу ястреб, со сложенными крыльями и распушенным хвостом. Единственная память о матери. Знак ее рода. Древнего рода, идущего от Мухамед-шаха.

      Хан ждет. Ждет вестей. Скоро прискачет башлык[3] Алтанай и его племянник Сабанак. Ненадолго присядут и обратно к сотням. И у них в глазах все тот же вопрос: «Когда?» «Сколько еще таиться?!»

      Сабанак первый раз идет в набег. Горяч, неопытен, суетлив и смешлив, как девушка. Он, Кучум, не любит таких. Не доверяет. Подведут в трудный момент, дрогнут. Но Сабанака терпит. Из-за Алтаная.

      С башлыком ему повезло: предан и бесхитростен. Этот не предаст. Все скажет в глаза, ничего не утаит. Они знакомы давно и даже дружны. Алтанаю не нужны деньги. Он их тратит сразу, не задумываясь. На женщин, на вино, раздает друзьям. Зато любит войну. И сам напросился в набег.

      Кучума зовет ханом. Пусть зовет. Все равно он станет ханом, И Алтанай поможет ему в том. Воины боятся башлыка. Только глянешь на его обнаженную грудь, расписанную шрамами, как минарет узорами, чтоб понять, с кем имеешь дело.

      Вчера Алтанай доложил о двух провинившихся воинах. Кучум вспомнил, как задрожали губы у Сабанака. Верно, и с ним не все чисто. Да дядька покрывает. Пусть.

      Два кипчака накануне отлучились во время дневки в соседнее селение. Вернулись к вечеру. Алтанай, узнавший о том, рассвирепел. Чуть не порубил подлецов. Стоит сибирцам пронюхать про их сотни и… все! Навалятся всей силой и задавят без жалости.

      Но воинов у башлыка отбили земляки, заступились. Приказал юзбаши, чтоб посадил тех на казан с кипятком. Выполнит ли?

      Кучум презрительно скривил губы, вспомнив хитрые лисьи глазки кипчаков, которые, как шакалы на падаль, лезли в любой набег. Лишь бы пожива была побогаче. А потом спускали все в первом катране до последней нитки. Псы! Шакалы! Продажное племя!

      «Два перехода! Всего два перехода! – шептал как заклятье Кучум. – А потом я с ними со всеми рассчитаюсь! Будут помнить меня! Будут…»

      Наконец послышался едва уловимый топот конских копыт по тропинке, что вела к костру.

      Хан тихо вздохнул; «Наконец-то едут!» Сладко потянулся. Потом, после разговора, можно и чуть вздремнуть до близкого рассвета.

      Он повернул голову в ту сторону, откуда должны были показаться всадники. Но его чуткое ухо различило, что всадников не двое, а больше. Значит, кто-то еще едет с Алтанаем и Сабанаком?

      «Неужто что-то случилось?» – подумал Кучум. Он постоянно находился в напряжении, и нехорошие предчувствия не оставляли его. Уж очень гладко пока все шло, за исключением небольших происшествий.

      Он неторопливо поднялся с земли и повернулся лицом к леску, откуда должны были появиться

3

Башлык – начальник боевого отряда, атаман; часто – командир личной охраны хана (тюрк.).