Центр тяжести. Алексей Поляринов

стоявшая за моей спиной, хмыкнула:

      – Вооружила рыб.

      Бабушка демонстративно отряхнула руки и крикнула:

      – Есть такое изобретение: мышеловка!

* * *

      Так мы с Егором впервые в жизни попали на блошиный рынок. Дед взял нас с собой. Мы шли от ряда к ряду. Какое только барахло там не валялось: монеты, виниловые пластинки, книги, компасы, бинокли и даже – господи! – вставные челюсти, собачьи черепа, медвежьи когти. А иногда – обломки механизмов, предназначения которых не знали даже хозяева.

      – Деда, а почему этот рынок называется блошиным? Тут ведь не продают блох.

      – О-о-о, – протянул дед. – Это давняя история. Когда-то, давным-давно, когда миром правили блохи, блошиный царь выпустил указ…

      – Деда.

      – А?

      – Мне тринадцать. Я не верю в блошиных царей.

      Я помню, как впервые увидел медвежий капкан – огромные стальные челюсти. Я подошел поближе и спросил:

      – А что это?

      Продавец сверкнул золотым зубом, хотел ответить, но дед перебил его:

      – Нет, чудик, это, пожалуй, чересчур. Бабушка не оценит.

      Продавец показал нам классическую мышеловку – сюда кладете сыр, здесь закрепляете пусковой механизм. Он даже устроил небольшое представление: выдернул из метлы тонкий деревянный прутик и аккуратно надавил на качельку. Мышеловка грохнула и подлетела в воздух.

      – Без шансов.

* * *

      Мы вернулись домой, дед, как всегда, накинул шляпу на абажур светильника в коридоре и направился на кухню. Порывшись в холодильнике, он достал головку сыра и стал нарезать ее.

      – Эй, это камамбер вообще-то! – сказала мама, наблюдая за ним. – Не слишком ли круто для мыши?

      – Да брось, на нем плесень, он уже пропал.

      Дед отрезал маленький квадратик сыра и быстрым шагом направился в сторону подвала. Сапоги его громко стучали по паркету. Он на ходу пытался зарядить пусковой механизм мышеловки, но старые пальцы не слушались.

      – Давай я помогу, – сказал я, протягивая руку.

      – Не надо, – проворчал он, оттолкнув меня.

      Дед всегда становился груб, когда слышал жалость в моем голосе – тело все чаще подводило его: простейшие манипуляции вроде открывания дверей или нарезания хлеба теперь вызывали трудности, он раздражался, если не мог попасть ключом в замочную скважину, и, конечно, отчаянно храбрился, не желая признавать свою слабость. Я любил его за это еще сильнее – его отчаянная мужественность меня восхищала.

      Он зашел в подвал, локтем поднял рычаг выключателя и стал спускаться вниз по лестнице, даже не дождавшись, пока нагреются и вспыхнут лабораторные фонари. Он оступился – и упал в темноту; раздался грохот – и звонкий щелчок. Когда свет наконец зажегся – я увидел его: он лежал на боку, согнувшись в странной позе – как марионетка, запутавшаяся в собственных нитях.

      – Дедушка! – Я кинулся к нему и сам чуть не споткнулся. – Деда, ты в порядке?

      Мышеловка защелкнулась на его указательном пальце. Ноготь посинел.

      – В порядке, – сказал он, повернув ко мне голову, и добавил после длинной паузы: – Только ослеп немного.

* * *

      Он