Код Онегина. Брэйн Даун

не раздумывая бросился к о. Филарету; он был в таком состоянии, что бросился бы сейчас, наверное, к любому человеку, чье лицо показалось ему знакомым, даже к Андрею Малахову, которого терпеть не мог.

      II

      – Второй раз в том же районе они не поселятся, – сказал Дантес. – Они умны.

      – Все-таки опишите их, бабушка, – сказал Геккерн. – Какие они из себя?

      – Парень темненький, высокий. А девка – беленькая. Молодожены.

      – Кто?!

      – Беленькая, – повторила бабка, беспомощно моргая. Она была такая дряхлая – дунь и улетит. Но отличить мужчину от женщины она, наверное, все-таки могла.

      – А кот у них есть?

      – Кот? – удивилась бабка. – Нет кота. Ребеночек есть. А кота нет. Только ребеночек, без кота. Молодожены. А кота никакого у них нет. Ребеночек только. Я так-то с ребеночком не пускаю, а они молодожены. Без кота. С ребеночком.

      – Хватит. Пойдем дальше, – сказал Дантес Геккерну. – Мы вам очень признательны, – сказал Геккерн бабке.

      Они пошли дальше обходить вокзал. Бабка смотрела им вслед. Она полжизни просидела (нет, не за политику, а за нормальное мошенничество и сбыт краденого), но причина, по которой она решила солгать комитетским, была совсем не в этом. Причина была в том, что Саша дал ей на тысячу рублей больше, чем она спросила с него. Саша сделал это по ошибке, нервничая, и потом дико жалел о своей оплошности и ненавидел жадную бабку, но бабка не знала этого и думала, что он решил уважить ее старость. Так одно ошибочное умозаключение влечет за собой цепь других.

      Бабка стояла, держа в руках табличку «Сдаю комнаты».

      – Бабука, – окликнули ее. Она повернула голову.

      Подле нее стоял высокий негр в лиловых брюках, похожий на статуэтку. – Бабука, мне комната нужна. Очень срочно. Я тебе заплачу хороший деньги.

      III

      – Не нужно делать из Пушкина образцового христианина, как раньше из него делали идеолога пролетарской революции. Пушкин живой и разный – тем и дорог. Пушкин – это солнце. На солнце есть пятна, но оно светит. К тому же Пушкин «Гавриилиады» и Пушкин «Бориса Годунова» – разные люди…

      – Да-да, – сказал Саша.

      Он не очень внимательно слушал Филарета. (Отец Филарет не велел называть себя отцом; он был очень демократичен, так демократичен, что Саша с его мелкобуржуазными предрассудками даже несколько опешил.) Утопая в глубоком мягком кресле, Саша блаженствовал. Маленькая квартирка о. Филарета была уютная, красивая, и в ней была пропасть книг: к удивлению Саши, это все больше были книги светские. Но и Филарет не сумел объяснить Саше, за что ФСБ преследует его и при чем тут Пушкин; впрочем, о. Филарет о Сашиных делах и не говорил пока что вовсе, а только про Пушкина рассказывал. Он рассказывал довольно интересно – во всяком случае, для Саши, – но все это было не то. Саша узнал, что у Пушкина были нелады с ихней царской безопасностью, в частности, из-за поэмы, в которой тот написал про деву Марию неуважительно (о. Филарет