Кристин, дочь Лавранса. Сигрид Унсет

Она пошла им навстречу, не дивясь этому, словно во сне, и, когда Лавранс спросил ее, узнаёт ли она их гостя, она только улыбнулась.

      Лавранс встретился с ним наверху, у Ростского моста, и ему удалось уговорить его пойти с ним домой и переночевать в усадьбе. Но брат Эдвин настаивал, чтоб ему позволили лечь в хлеву.

      – Потому что я совсем завшивел, – сказал он, – меня нельзя класть в хорошую постель.

      И как Лавранс ни просил, ни уговаривал, монах стоял на своем; сперва он даже хотел, чтобы его и накормили во дворе. Наконец его все-таки привели с собою в горницу. Кристин затопила печку в углу и поставила на стол свечи, пока девушка вносила еду и питье.

      Монах уселся на скамью у самой двери и ничего не хотел на ужин, кроме холодной каши да воды. И не согласился, когда Лавранс предложил приготовить ему баню и велеть постирать одежду.

      Брат Эдвин возился, почесывался, и все его худое старое лицо смеялось.

      – Нет, нет, – говорил он, – насекомые кусают мою гордую плоть куда лучше, чем бичи и выговоры настоятеля! Все это лето я прожил под скалой в горах – мне разрешили уйти в пустыню, чтобы поститься и молиться; и вот я сидел там, воображая, что стал теперь совсем святым отшельником. А бедняки из Сетнадала приносили мне пищу и думали: вот уж перед ними действительно благочестивый и целомудренный монах. «Брат Эдвин, – говорили они, – если бы было побольше таких монахов, как ты, то мы бы куда скорее исправились, а то мы постоянно видим священников, епископов и монахов, которые грызутся и дерутся друг с другом, как поросята у корыта!» Я, правда, внушал им, что не по-христиански говорить такие слова, но мне нравилось слышать это, и я молился да пел вовсю, так что в горах прямо звенело. И теперь для меня очень полезно чувствовать, как вши грызутся и дерутся на моей собственной шкуре, и слышать, как добрые хозяйки, соблюдающие чистоту и порядок в своих горницах, кричат, что эта грязная монастырская свинья отлично может ночевать и на сеновале в летнее время. Сейчас я иду на север, в Нидарос, к празднику Святого Улава, и мне полезно видеть, как люди не очень-то спешат близко подходить ко мне…

      Ульвхильд проснулась; Лавранс подошел к ней и поднял с кровати, завернув в свой плащ.

      – Вот, дорогой отец, тот ребенок, о котором я рассказывал. Возложите на нее руки и помолитесь Богу о ней, как вы молились за того мальчика в Мельдале, который, как мы слышали, стал снова ходить…

      Монах ласково взял Ульвхильд за подбородок и посмотрел ей в лицо. Потом поднял ее ручку и поцеловал.

      – Лучше молитесь вы оба, и ты и жена твоя, Лавранс, сын Бьёргюльфа, чтобы вам не впасть в искушение и не пытаться перебороть волю Божию ради этого ребенка. Сам Господь наш Иисус Христос поставил эти маленькие ножки на стезю, по которой вернее всего можно будет дойти до обители мира, – я вижу по твоим глазам, блаженная Ульвхильд, что у тебя есть молельщики и предстатели в лучшем мире.

      – Но я слышал, что мальчик в Мельдале выздоровел, – тихо сказал Лавранс.

      – Он был единственный