Очевидцы. Виктор Печорин

tion>

      ПРОЛОГ

      Слабый запах ладана и полыни… Огонек лампады перед иконой. Жесткое ложе, грубо сколоченный стол. Вот и все аскетическое убранство кельи.

      Нет, еще открытая книга на столе.

      Солнечный луч с пляшущими золотыми пылинками высветил порыжевшие буквы на пергаментной странице. «…И послан бысть ко мне един от серафимов, и в руце своей имяше угль горящь, егоже клещами взят от олтаря, и прикоснуся устнам моим… И слышах глас Господа глаголюща: кого послю, и кто пойдет к людем симъ? И рекох: се, азъ есмь, посли мя. И рече: иди и рцы людем сим…»

      Слова, выхваченные золотым лучом из полумрака, ошеломили, повергли в транс. Сколько это длилось? Час? День? Возможно, всего минуту. Но внутри, в самой глубине души что-то происходило, некая трансформация. То, что обычно требует годы и годы, произошло с ним здесь, в монашеской келье.

      В задумчивости вернулся он домой. Несколько дней встревоженная душа не могла успокоиться, а слова пророка медным колоколом отдавались в голове, то утихая, то накатывая грозным набатом.

      В монашеской келье

      Ночь не принесла отдохновения. Невыразимое теснилось в голове, стремясь облечься в зримую форму и, тем самым, обрести свободу, но не находило выхода. Сознание раз за разом прокручивало цепочки мыслей, то разрывая их, то связывая, выстраивая и перестраивая как полки на парадном плацу. Однако каждый раз строй их сбивался, смешивался, превращался в неуправляемый поток, наподобие ярмарочной толпы. Он не мог ни спать, ни есть, забросил обычные занятия. Это были муки немого, пытавшегося что-то сказать, но издававшего только нечленораздельные звуки, отчего окружающим казался невменяемым и достойным жалости либо насмешки. Продлись это состояние дольше, оно грозило бы, возможно, умопомешательством…

      В глубине души, однако, он подозревал: эти муки не напрасны. Они – подобие огня в магическом атаноре, беспорядочные языки которого обеспечивают необходимые условия для выплавления философского камня.

      Наконец беспокойное сознание завершило трудную работу. Слова выстроились в нужном порядке. Невыразимое облеклось в форму, благодаря которой его можно было выразить и тем освободить, выпустив наружу.

      Необыкновенное возбуждение охватило поэта. Выбравшись из жарких простыней, кинулся он к заждавшемуся секретеру, зажег лампу, и, обмакнув перо в чернильницу, на едином дыхании, почти без помарок, излил на бумагу то, что не давало покоя на протяжении последних дней. Слова сами вырывались из-под пера и выстраивались в четкие шеренги, обретая самостоятельную жизнь. Это была настоящая магия, – то, что адепты тайных наук называют magnum opus – «великое делание». Пророческая мудрость, соединившаяся в алхимическом тигле с внутренними движениями души, кристаллизовалась в совершенное по форме и глубочайшее по содержанию произведение.

      Духовной жаждою томим,

      В пустыне мрачной я влачился,

      И шестикрылый серафим

      На перепутье мне явился;

      Перстами легкими как сон

      Моих зениц коснулся он:

      Отверзлись вещие зеницы,

      Как у испуганной орлицы.

      Моих ушей коснулся он,

      И их наполнил шум и звон:

      И внял я неба содроганье,

      И горний ангелов полет,

      И гад морских подводный ход,

      И дольней лозы прозябанье.

      И он к устам моим приник,

      И вырвал грешный мой язык,

      И празднословный и лукавый,

      И жало мудрыя змеи

      В уста замершие мои

      Вложил десницею кровавой.

      И он мне грудь рассек мечом,

      И сердце трепетное вынул,

      И угль, пылающий огнем,

      Во грудь отверстую водвинул…

      Как труп в пустыне я лежал,

      И Бога глас ко мне воззвал:

      «Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

      Исполнись волею моей

      И, обходя моря и земли,

      Глаголом жги сердца людей».

      Потом литературоведы будут гадать о причинах рождения этой вдохновенной оды. «Философским размышлением о роли поэзии в обществе» назовут это стихотворение одни. Политический контекст, связанный с неудачей попытки дворцового переворота (?) заподозрят другие. Третьи воспримут это как поэтический пересказ отрывка из книги пророка Исаии. Эти объяснения далеки от истины. Никто из «специалистов по Пушкину» не испытал состояния, подобного пережитому поэтом в келье Святогорского монастыря в тот летний день 1826 года. Ни одно из этих «объяснений» не отражает масштаба и сути явления.

      Дело здесь даже не в книге Исаии. Разве мало людей прочли